«…Мещанское, а-ля футуристическое усложнение ритмов и метафор должно отступить перед естественностью простого слова, точно так же как должны отступить искусственные построения, созданные в безжизненных мастерских версификаторов, выверяющих каждое свое слово параграфами и бездушными правилами, перед лицом песни народной, рождающейся на улице, в час, когда возводятся баррикады…»
Еще не все ясно мне в этой «программе», но чувствую, что речь идет о революционной литературе, а это главнoe. Вернувшись домой, перевел несколько его стихотворений. Мне кажется, родословная крестьянской поэзии Войтеха Скузы ведет свое начало от гениального «Слова про Якуба Шелю» Бруно Ясенского.
На углу Мозовецкой и Траугута купил «Работника», чтобы немного войти в курс событий последних дней.
2 июля
Бесконечная ходьба по Варшаве. Признаться, впервые никого и ничего не остерегаясь, хожу по этому городу. Некогда даже присесть и записать свои впечатления. На вечере в Просветительском товариществе белорусов а Варшаве встретился с некоторыми старыми товарищами — студентами и рабочими. Подарили мне букет цветов и портфель, в нем я пообещал к следующей встрече привезти новые произведения. На вечере оказалось много незнакомых людей: наверно, были и такие, что пришли не только для того, чтобы послушать мои стихи. Поэтому в разговорах я старался не выходить за границы дел литературных.
3 июля
Когда шел сегодня выступать в Союз польских писателей (ул. Перацкого, д. 16, кв. 8), признаюсь, волновался больше, чем обычно, так как не знал, как там меня встретят, То, что мне было известно об этом Союзе, не могло меня особенно радовать. Во главе организации стояли люди с явными профашистскими симпатиями, близкие к правительственным кругам, и белорусский поэт был для них, вероятно, не более чем кресовой экзотикой, человеком, который чудом уцелел после стольких лет их хозяйничанья — полонизации и пацификаций Западной Белоруссии. Вечер должен был начаться в половине шестого. Пришел я минут на пятнадцать раньше. Меня встретил сам презэс — пан Гетэль (председатель Союза писателей), человек среднего роста с внешностью сытого купчика, которому «дело» приносит хороший доход. Он меня познакомил с присутствующими там польскими писателями.
Начал я со стихов, переведенных на польский язык (Яворским, Путраментом), а потом читал на своем родном языке. Не знаю, понимали ли мои слушатели то, что я читал по-белорусски, потому что кто-то в перерыве спросил у меня: «А что такое — «не варта тужыць»?» А когда я объяснил, Мальхиор Ванькович, выросший в Белоруссии, на Слутчине, и хорошо знавший наш язык, прибавил в шутку: «Коллега правильно понял: «не варта тужыць» — это «не стоит тут жить». На вечер зачем-то притащился и известный украинский националист — поэт Е. Маланюк, принес мне свой сборник «Перстень Поликрата». Там же я встретился с очень своеобразным поэтом и скромным человеком К. Вайнтраубом. Он подарил мне два сборника своих стихов: «Время вражды» и «Попытка возвращения». Гетэль спросил (не знаю, от кого он узнал), за что был конфискован первый мой сборник «На этапах», расспрашивал про белорусских писателей, работающих в Вильно, интересовался, какие у нас издаются газеты и журналы. Разговор у меня с ним не клеился, и я очень был благодарен Ваньковичу, когда он пригласил меня и еще нескольких человек к себе на обед.
Ночью долго не мог уснуть. Начал читать подаренную мне Ваньковичем книгу «Щенячьи годы» — книгу о его детстве. Мне кажется, в Польше многие сейчас испытывают некоторого рода «сантимент» к нашему языку, культуре. Но от этого до подлинной заинтересованности в белорусском вопросе — еще очень и очень далеко.
4 июля
В чайной на Маршалковской встретился с Урбановичем и Шидловским. Приглашали приехать к ним в Отвоцк, но я отказался — у меня еще было несколько запланированных встреч с писателями, да и не хотелось надолго задерживаться в Варшаве. Урбанович очень жалел, что я не могу познакомиться с его отвоцкими друзьями — рабочими и студентами, у которых не было возможности приехать на мой литературный вечер. Он рассказал мне, что рабочие-белорусы в Варшаве собираются издавать свою газету, и спросил, не согласился ли бы я быть ее литературным редактором. Я поинтересовался, кто будет финансировать этот орган. Урбанович ничего конкретного сказать не мог, Попытка издания газеты только на общественные средства, без поддержки какой-нибудь массовой организации, мне кажется делом не только трудным, но и безнадежным. Что до моего участия в газете, так мне хотелось еще посоветоваться с некоторыми моими виленскими друзьями, и особенно с Кастусем. Урбанович обещал даже, если я переберусь в Варшаву, подыскать для меня какую-нибудь работу, чтобы я смог тут кое-как прожить. Признаться, идея эта мне понравилась: очень уж надоело сидеть без дела и ждать неизвестно чего. Одно время я собирался было уехать в Хожув, где, как писала Лю, ее свояк Л. Бляттон может помочь мне найти работу на разборке старых фабричных труб. А потом я думал податься в Чехословакию или Литву, где постарался бы поступить в университет. Из этих стран не так трудно было снова вернуться в Западную Белоруссию. За нелегальный переход границы давали всего несколько месяцев тюрьмы. Можно было б, заранее договорившись с товарищами, попробовать осуществить этот план, но я все откладывал и откладывал: как и все мои друзья, ожидал перемен. И чем больше затягивалось это ожидание, тем с большим упрямством я оставался на своем, может, совсем никому не нужном посту: вел переписку с бывшими корреспондентами и сотрудниками «Нашей воли», «Белорусской страницы», газеты «Попросту», с поэтами, которые сгруппировались вокруг «Белорусской летописи» и «Колосьев»…