«Не ставь хату ни из сухостоя, ни из бурелома, чтоб не привязались хвори»;
«Не руби поставни, чтобы и дома не было колотни»;
«Стрелец стреляет, а хозяйство гуляет»;
«Очернил черней земли».
19 июля
Пишу Ваньковичу о его книге «Щенячьи годы»:
«…Этими днями кончил читать Ваши необыкновенно живо, занимательно написанные воспоминания о годах Вашей юности, о далеком прошлом, известном мне только из рассказов дедов, что еще помнили барщину и крепостное право. Естественно, в их рассказах это прошлое представало в менее привлекательных красках, чем у Вас, потому что именно они вынесли на своих плечах всю тяжесть чудовищной эксплуатации, именно они, сняв шапки, с низким поклоном, просили дерева «на пять крестов». Мрачная тень лежала и все еще лежит на судьбе нашего народа.
Ваша талантливая книга о многом заставляет забыть, многое простить, заставляет смотреть на жизнь «из другого окна» — окна панского замка, из которого легче восхищаться красотой природы белорусской земли, где прошло Ваше детство. Чудесная это земля! И мы ее любим, хотя Вам любить ее было гораздо легче…»
Вечером допишу письмо и отправлю почтой.
Отец закончил клепать косы. Пока роса — косили по чернолесью, по ольшанику, где нельзя даже размахнуться, потому что в траве полно мелких сучьев. Дед ворчал, что весной не подгребли, не подобрали хворост, а потом, как водится, стал поучать, как нужно жить и хозяйничать. Обычно я не прислушивался к его советам, да они вряд ли мне пригодились бы, но в них много любопытного, такого не найдешь ни в одной книге. Вот и сегодня, рассказывая о мучениях своего дяди, он неожиданно заключил: «Поэтому никто, даже моя тетка не была к нему такой доброй, как смерть… Когда его хоронили, я удивлялся: почему самая тяжелая сырая колода легче, чем гроб, сбитый из ее сухих досок…»
Когда ветер согнал росу, мы подались ближе к приболотью, где трава была податливей. Под косой зазвенело шмелиное гнездо, не было только времени посмотреть, есть ли у этих луговых лодырей хоть какой-нибудь мед. А когда гнал второй покос, в шмелином, уже вырванном из кургана гнезде хозяйничали вороны, они целый день вместе с аистами ходят за нами. Издали аистов трудно даже отличить от косцов: и рубахи у них белые, как у нас, и идут по сенокосу такой же размеренной и неторопливой походкой.
20 июля
Получил письмо от Вайнтрауба. Он живет сейчас в Закопанах, вилла «Ямбар», по дороге к Белому. Просит поскорее выслать подстрочники стихотворений «Вырай», «Над курганами», «Под мачтой» и подстрочники моих басен.
Ходил в Кривичи за лекарством для матери, она снова тяжело заболела. Достал несколько таблеток препарата «Тогаль» от ревматизма. На обратном пути остановился у своего задубенского дяди Игнася. Снова виделся с Макаром Хотеновичем. Переживает старый путиловец общую нашу беду. Когда и кто из нас мог предположить, что, оставаясь на свободе, мы будем осуждены на бездействие — да еще в такое предгрозовое время? Какому черту удалось посеять ядовитое зелье недоверия к человеку?! Страшно подумать, какой черный урожай оно принесло.
Был свидетелем смешной сцены. В огород дяди Игнася, огороженный какой-то проволокой, забрела соседская лошадь. Тихон первым увидел ее и закричал:
— Ты куда, волкодавина? Ах, чтоб тебя! Гляди, Марыля, что творит! Уже скачет в капусту…
Марыля высунула голову в окно:
— Ах, чтоб тебя разорвало! Гляди, Игнась, это быдло безрогое уже кочаны хрупает…
Игнась потихоньку, чтоб не свалиться, слезаеет печи.
— Ах, падла ненасытная! Уже и до свеклы добирается! Куда тебя, плута этакого, черт несет!
— Тю-га! — кричат все трое на лошадь, которая спокойно, хорошо, видно, зная меру рачительности хозяев, пасется себе на огороде.
Теперь я понимаю, почему у них такое запущенное хозяйство, почему за последние годы они так обеднели. Дядя — больной, а дети — кто куда. Правда, и налоги на хутора их крепко прижали. Гектаров стало больше, а земля — хуже. Да еще нужно платить за эту проклятую парцеляцию (хуторизацию). Пугают еще, что могут заставить произвести осушку, мелиорацию. В результате всего этого придется им тогда платить казне за свою землю, помимо податей, в несколько раз больше, чем оная стоит. Фактически крестьянин уже во второй раз выкупает землю: в первый раз — у панов, второй раз — у панского государства. И отказаться никто не имеет права, так как все это делается в интересах «обороны Восточных Кресов», находящихся на особом пограничном — волчьем режиме.
Думал засветло добраться домой, но уже за Малиновкой нагнала меня ночь. Тишина, что сродни болотной тине… Она начинает затягивать и остров, на котором я очутился после шторма.