Через три часа в дверь постучал вестовой.
- Ваше благородие, вас просил срочно зайти капитан Чкалов.
Ковалев отложил очередной протокол, встал, машинально одернул френч и пошел вслед за вестовым на третий этаж, к кабинету Чкалова.
- Привет, капитан. Звал?
- Угу. Я, Коля, счел необходимым предупредить тебя. Точнее, поставить в известность.
- Что такое?
- Я знаю, подполковник Алейников - твой друг. - Капитан потянулся к стоящей на столе сумке. - Только что мы с Резухой арестовали его жену.
- Что ты сказал?..
- Твой поручик привел нас к квартире той женщины, которая приходила к Горелову. И Резуха, и Горелов опознали ее. При обыске мы нашли у нее в сумочке вот этот фотопортрет. Горелов сказал, что это пароль. - Капитан протянул Ковалеву картонный прямоугольник.
Оглушенный известием штабс-капитан машинально взял его. Крестовская... Дьяволица.
Все его существо противилось происходящему, но разум контрразведчика говорил: это не ошибка.
Он мог поручиться за себя. Он мог поручиться за Алейникова, которого знал с детства. Но что он знал о Даше? У них была только одна неделя последней осени. Где и как она прожила шесть лет после той осени? Чем она жила до нее? Ошибки нет.
Но язык против воли запротестовал:
- Не может быть... Не может быть... Дима уже знает?
- Нет, его не было дома, я отправил к нему подпоручика. Он скажет. Боже мой. Как же это? Нам нужно с ней поговорить!
- Я уже допрашивал ее.
Допрашивал!
- Нам нужно с ней поговорить!
- Кому "нам"?
- Мне и Алейникову.
- Нет! - твердо сказал Чкалов. - Алейников не имеет права участвовать в допросах.
- Да к хренам эти... Нам надо поговорить!!!
- Возьмите себя в руки, штабс-капитан! - голос Чкалова сделался ледяным.
- Да. Конечно, конечно. Но я-то имею право... допросить. В конце концов...
- Разумеется.
- Сейчас!
Чкалов несколько секунд поколебался:
- Хорошо, но в моем присутствии.
- Какого черта!
- Вы же прекрасно понимаете... Не горячись, Коля. На моем месте ты поступил бы также.
- Да пойми ты! Не стану же я передавать ей напильник для побега, это же несерьезно. Неужели ты не в состоянии понять. Я хочу поговорить о личном. О том, почему все так у нас... Я люблю ее!
Капитан махнул рукой:
- Ладно. Я, конечно. нарушаю свой долг... Сейчас ее приведут.
x x x
"Я сидел в кабинете капитана и ждал, когда ее приведут. И вдруг понял, что не знаю, о чем ее спрашивать. О чем мне говорить с женщиной, которую я люблю? Я буду допрашивать ее? Или спорить о мировой справедливости и эксплуатации человека человеком? Господи...Сумашествие.
Она вошла.
Мы встретились глазами.
Я не знал, каков мир, который она видит вокруг себя. Я не знал, почему она вышла замуж за Алейникова. Не знал, верил ли она в Бога. Я не знал, что для нее добро и зло, что правда, а что ложь, что справедливость и что ценность. Я только помнил осеннюю звездную ночь, в которой мы стояли рядом, и обрывки наших разговоров. И ее последнее "жаль".
Я не стал ни о чем спрашивать. Я рассказал ей про Харьков и про Крестовскую без утайки. Я подписывал харьковские протоколы. Я все помнил, поэтому говорил долго, очень долго, попротокольно, постранично. Я вспомнил все этажи и казематы харьковской губчека, все закоулки, капли крови и крючья в стенах.
- Они, точнее, ВЫ на этом не остановитесь. Вы зальете кровью всю Россию, превратите в один большой Харьков. Твои товарищи будут развлекаться чужим мясом.
Даша сидела бледная, как полотно.
Она, романтическая девушка, профессорская дочка, впитавшая революционный романтизм на молодежных университетских сборищах, уехала с отцом на Кавказ еще задолго до октябрьских событий и ни одного дня не прожила там, в красном "раю", в голодной и пытаемой России. Решила принять участие в деле "освобождения народа", благо революционные элементы были и в Тифлисе. Романтический долг и товарищеская солидарность заставили барышню. Дура...
Может быть, все было так. Может быть и не так. Я не стал ничего спрашивать. Я злился на нее за то, что она так по-дурацки, неумело ввязалась в жестокую игру и подставилась.
- Тебя, наверное, расстреляют, и я ничем не смогу тебе помочь. Зачем ты влезла в это?
Она разлепила сухие губы:
- Знаешь, о чем я жалею? Что уехала в тот день в Питер. Меня же никто не гнал. Ехала и плакала, дура. Почему ты не поехал за мной? Почему?
- Я сам себя об этом спрашиваю... Теперь ничего не поправишь... Глупо думать... Ты вышла за Димку.
- Он прекрасный человек. А я дура... С ним можно хорошо прожить жизнь. Я даже думала, что обязательно полюблю его. И почти уже полюбила, Но вот опять встретила тебя. Здесь... Как странно...
Когда ее увели, я накинул шинель и пошел по темным улицам к Алейникову."
Крестовская.
Всю ночь я чувствовала беспокойство и плохо спала. Под утро забылась рваным сном, и во сне опять увидела того алейниковского приятеля. Он был, как и в прошлый раз, в военном мундире, но молчали просто сморел на меня, будто чего-то ждал. "Ты чего?" - спросила я. Уходи!
Но он не ушел. А продолжал смотреть на меня. Во сне мне стало страшно. Где он сейчас?
Вчера я провела два допроса, выколотив признание из дьяка и лекаришки в их нелюбви к народной власти. Один их них, ко сожалению, при этом лишился глаза. Я испытываю совершенно особые ощущения, когда причиняю боль.
Потом я спустилась в подвал, набить руку в стрельбе по головам. А к вечеру пошла к матросикам. Там они меня пустили по кругу и, поскольку тоже были пьяны, ржали и мочалили меня как половую тряпку...
Когда ко мне в кабинет вошел Капелюхин и два солдата, я сначала даже не поняла. Зачем. Но Капелюха вынул наган, направил на меня и сказал:
- Вы арестованы, гражданка Крестовская, как агент АНТАНТы, пробравшийся в наши светлые ряды...
Светлые ряды. Суки. Крысы. Приговорили уже.
Я почувствовала, как землю уходит у меня из-под ног.
- Сдать оружие! Взять ее!
Во взгляде Капелюхина я чувствовала торжество и мстительную радость. Не только я не любила его. Он отвечал мне тем же. Я поняла, что из-за этой ошибки или недоразумения попаду к нему в руки. Я испугалась до зубовного клацания. Он же меня без вопросов на куски порежет, сволочь. Как я бы его разделала.