- Убери... Убери, тебе говорю!.. - вскипел Буравлев.
- Да ты что? - уставился на него Ковригин. - А еще говоришь, в солдатах был, в плену горе хлебал.
- Кому сказал - убери...
- Пришел к тебе, как к человеку. А ты? - Ковригин взял из шкафа стакан, наполнил его до половины водкой, и протянул Буравлеву. - На, выпей. Легче станет, тогда все обсудим толком.
Буравлев оттолкнул стакан:
- Не могу, понимаешь, не могу.
Ковригин сел за стол и, облокотясь на спинку стула, молча поглядел на Буравлева. Выждав удобный момент, он сказал:
- Хотел бы поделиться своими мыслями. Посадки принялись хорошо. Видимо, ты прав был. Вот я сейчас и думаю, какими наши леса будут через пять - десять лет... Как ты считаешь, Сергей Иванович?
Буравлев молчал.
- Что-то, видимо, до меня не доходило, - продолжал Ковригин. Маковеев мне и другим затуманил глаза планами да заготовками, а за этим мы не увидели своей второй задачи - восстановление леса.
Буравлев вроде не узнавал Ковригина.
- Вот вы ставите вопрос, Сергей Иванович, чтобы всем в лесу хозяйствовал лесничий. Честно, не спал ночь, все думал... Теперь вижу: в этом есть толк.
За окном была ночь.
Незаметно, попавшись на крючок Ковригина, Буравлев оживился и стал рисовать перед ним картины будущих урочищ.
- Лесничий имеет в своих руках все необходимое, чтобы дать лесу ожить в его первозданности, доброте. Я не против рубки леса. Но рубить надо расчетливо, с умом...
Ковригин повернулся к окну. Внизу Чертова яра темнела полоска реки, к которой словно сошла напиться Большая Медведица.
- Заря начинается, - сообщил Ковригин, продолжая слушать Буравлева. "Да, такому человеку можно доверить лес! - думал он. - Прав был Сергей Иванович... Лес - это народное богатство, и нельзя забывать о том, что лес - это сама жизнь..."
Неожиданно Буравлев, видимо вспомнив о дочери, кисло улыбнулся и сказал тихо, тоскливо:
- Вот она, жизнь-то, Степан Степанович, кружит!..
- Крепись, Сергей Иванович, ты не один.
Ковригин и не заметил, как проговорил с Буравлевым всю ночь.
Засветлело. На солнце будто огнем вспыхнули стволы сосен. Перед окном задрожали созвездия кленовых листьев. Молодые березки, словно в парчовом убранстве, разбежались по просеке.
Буравлев смотрел и никак не мог оторвать взгляда от этой картины. Он, казалось, забыл и о разговоре, и о сидящем перед ним Ковригине. Через распахнутые створки окна едва слышно доносилось потрескивание маленьких сухих коробочек. Лопаясь, они семенами обстреливали землю...
- В жизни главное - выбрать свою дорогу... - неожиданно заключил Буравлев. - Свою дорогу... И если она даже не легка... что ж, надо идти по ней. Таков закон бытия!
3
Перед вечером Шевлюгин возвращался из города. У Светлого ручья он увидел Буяна. Вытянув шею, лось срывал с осинки уже пожелтевшую листву. Высокий, сытый, на этот раз он показался необыкновенно большим. Учуяв за оврагом человека, он не испугался и не побежал, а только насторожил свои лодочки-уши и стал всматриваться сквозь заросли в притаившегося там охотника, будто спрашивал его: "Ты что там прячешься?"
На рассвете, как только Милючиха поднялась подоить корову, Шевлюгин вскочил с постели, сунул за ремень топор, снял со стены ружье и огородами пробрался к лесу. На прежнем месте Буяна не было. След уходил в золотящийся неподалеку молодой осинник. Охваченный охотничьим азартом, Шевлюгин пошел вдоль этого следа. Он долго петлял между стволами, пока, наконец, не вышел к Черному озеру. И там, за еловой крепью, у небольшого болота увидел лосиху с лосенком. Ничего не подозревая, они пощипывали сочную болотную травку. Шевлюгин осторожно подкрался с наветренной стороны к прогалине и, прижимаясь к стволу старой ели, начал целиться. Почуяв что-то недоброе, лосиха вскинула голову, настороженно повела ушами. Но в этот момент раздался выстрел. Лосиха вздрогнула и, качнувшись, рухнула на землю. Лосенок вскрикнул, в страхе прижался к матери и начал тереться о ее бок.
Воровато озираясь, Шевлюгин прислонил к стволу ружье и, выхватив из-за ремня топор, выскочил на прогалину. Лосиха попыталась подняться, опираясь на передние ноги. Но не могла оторвать от земли зада. Пуля пробила ей позвоночник. Шевлюгин занес над ее головой топор. И тут взгляд его встретился с расширенными, увлажненными глазами лосенка. Шевлюгин не выдержал взгляда, опустив топор, отступил. Замешательство было только секундным. Выругавшись, он шагнул к лосихе. Удар обухом топора пришелся по черепу, между ушей. Лосиха свалилась на бок, вытянула ноги. Он снова поднял топор, целясь в лосенка. Но не успел: позади него кто-то громко фыркнул. Шевлюгин машинально обернулся. Перед ним стоял Буян.
Опустив к земле голову, Буян не сводил свирепого взгляда с егеря. Острые рога его угрожающе-матово поблескивали на только что показавшемся из-за туч солнце. Шерсть на загривке встопорщилась. Он то и дело поднимал и опускал верхнюю губу, обнажая крупные желтоватые зубы. Шевлюгин попятился назад, чтобы перескочить прогалину и схватить ружье. Буян тоже сделал шаг и громко фыркнул. Ноздри его вздрогнули, и во все стороны полетели клочья пены...
Тяжело дыша, он медленно поднял до самой груди переднее копыто и тут же опустил его. Сделал он это еще и еще раз. Куски черной грязи полетели вверх, залепили лицо и куртку Шевлюгина. Не помня себя от страха, он крикнул и замахнулся было на лося топором. Но внезапно выброшенная нога Буяна пробила ему грудь, и тут же тяжелые копыта втолкли его в болотистую податливую почву.
* *
*
От Оки сквозь дубовый заслон прорвался ветер. Он рванул космы берез и, взвихрив золотистую листву, погнал ее вдоль просеки. Притаившиеся деревья сразу печально и глухо зашумели и застонали.
Буян гордо поднял рогатую голову и, расталкивая кусты, по-хозяйски пробивался сквозь чащобу.
А на землю все сыпалась и сыпалась пожухлая листва, устилая все вокруг тонкими резными золотинками.
Начался листопад...
Сквозь глухой ропот леса пробивался утробный, протяжный рев и хруст сомкнувшихся рогов. Где-то там, на полянах, лоси справляли свою весну.