Не получится. В конце концов Буравлев ему подчинен, а не он Буравлеву. И будет все так, как найдет нужным он, Маковеев.
- Да, Сергей Иванович, положение у нас не ахти! - Маковеев кисло улыбнулся. - Вопросы, вопросы и еще раз вопросы! Кто их будет только разрешать?
- Мы! И только мы!.. - Буравлев этим как бы подчеркивал свою основную мысль.
- Готовы ли мы держать-то ответ? Пришло ли это время?
- Осторожничаете, Анатолий Михайлович.
- Мы с вами маленькие люди, чтобы решать такие задачи. Я бы сказал, государственного масштаба.
Лицо Маковеева расцвело в приятной, снисходительной улыбке.
- Не торопитесь так, Сергей Иванович. Время покажет...
- Ждать больше нельзя, преступно. - Буравлев нервничал. - Барановские леса тают, а мы будем сидеть и ждать манны с неба? Что за позиция?
- Бунтарь вы, Сергей Иванович - сдержанно засмеялся Маковеев. - Что ж, смелость тоже нужна в нашем деле. Не то заплесневеешь. Ну, а теперь, как говорят, к жизни... Все же я не кто иной, а директор. И не могу понять ваш отказ выделить участок под вырубку, - в его голосе неожиданно прозвучали металлические нотки. - Надеюсь, вести разговор о дисциплине нет смысла, дисциплина есть дисциплина... Ведь мы тогда, я думаю, договорились...
Буравлев стал багровым.
- Я также полагал, что мы договорились... Анатолий Михайлович, такого леса у нас нет. А молодняк охраняется законом. Давайте поставим вопрос перед областью честно. Не губить же нам Красный бор?
Маковеев помолчал.
- Я слышал, вы фронтовик. Как бы вы поступили с бойцом, если бы он отказался выполнять приказ?
- Я же сказал...
- Не горячитесь, - остановил его Маковеев. - Давайте лучше обсудим спокойно. Я не для себя стараюсь. Вы это знаете. Стране нужен баланс. Это как фронт... И, возможно, в этих условиях отступления от каких-то норм необходимы. Надо понимать и обстановку, в которой мы живем. В конце концов и лес для нас, а не мы для леса. Воспроизводство же с годами наладим...
- Я, Анатолий Михайлович, тоже стараюсь не для себя. Вам это также известно. А вот что скажут потомки о нас? Запросто губили лес.
- Ну что ж, уговаривать не буду! Хотя у нас существует какой-то порядок. - Маковеев шагнул к двери. - Одумаетесь - позвоните. Да поскорей - не то поздно будет, - и он с размаху ударил дверью. "Удивительно, я его еще уговариваю!.."
Буравлев стоял у окна, как окаменелый. Он даже не бросил взгляда на торопившегося к машине Маковеева.
2
Усевшись в кабину машины, Маковеев дал волю нервам. Все в нем клокотало. Маковеев то гневно шевелил губами, то, встряхивая плечами, недоуменно хмыкал, а порой начинал возмущаться вслух!
- Хэ-э, он не допустит!.. Откуда явилась такая персона? Может быть, в министерстве метят Буравлева на мое место?.. Да нет, этого не может быть!..
Маковеева больше всего задело за живое, как это ему, директору, перечил какой-то лесничий! "Пусть пеняет на себя! - резко подумал он. Я-то знаю, как поступать с подобными людьми..."
Шофер с опаской поглядывал на разбушевавшегося директора. Чтобы не накликать на себя немилость, он вел машину плавно, огибал каждый ухаб, постепенно гасил скорость на спусках.
Маковеев и не собирался на ком-то срывать зло. Гнев прошел очень скоро, и он сидел уже успокоенный, притихший. Внимание его привлекли клочки серых туч, рассыпанных по бледно-голубому небу. Струи знобкого ветра гнали их к горизонту, как пастух сгоняет в кучу разбредшуюся по лугу отару овец. Под колеса бежала гибкая лента дороги. По сторонам снежным разливом текли вспененные поля, мелькали светлые рощицы с молодыми березками, утонувшими в сугробах елками. Маковеев смотрел на смену картин, на межевание белых и темных красок, на разинутые пасти оврагов и на завьюженные деревушки с сероватыми дымками над крышами - и все это навевало ему приятно-грустные, непонятные чувства.
Мысли бродили медленно и лениво. Они были так же неясны и смутны, как темнеющие в стороне очертания дубняков. Почему-то припомнилось детство, мать. Каждое лето с ней уезжал он в такую же вот деревушку, мимо которой только что промчался. Представилось, как впервые вошел в лес. Боялся он тогда всего: и непомерно больших деревьев, и каждого малейшего шороха, и даже крика иволги. Чудилось, вот-вот высунется из чащи зубастая морда злого волка и проглотит его.
Мать смеялась над ним, успокаивала, а он хватался за подол ее платья, прижимался к ногам. Припомнился Маковееву и отец: всегда чисто выбритый, надушенный. Толе особенно нравились золотые погоны на его кителе и большая кокарда на фуражке. Когда мальчику что-либо не удавалось и он злился и начинал плакать, отец брал его на руки и говорил: "Не осложняй, Тошка, свою жизнь пустяками. Она и так коротка и сурова. А ну, выше голову!.." Тогда Толя не понимал всей глубины этих слов. А теперь он часто вспоминал их...
Он любил отца. Гордился им. И вдруг случайно услышал разговор матери с кем-то по телефону. Она жаловалась, что с мужем несчастлива. Толя за это обиделся на нее. Почему именно она несчастлива?
Понял он это только через много лет. Не любила она отца. Когда он погиб в воздушной катастрофе, мать вышла замуж за другого.
Запомнилась и последняя встреча с отцом. В тот день он вернулся с работы рано, посадил его с матерью в машину и повез за город. На каждый вопрос отец отвечал подробно, гладил его по голове и плечам. И ему в эти минуты было особенно хорошо. Казалось, он вовсе не едет, а летит на чудо-машине к неведомым звездам, о которых не раз слышал от отца.
Привал они устроили в лесу, на лужайке. Отец впервые, несмотря на отговоры матери, поднес ему рюмку вина. "Пусть растет большим, сильным, сказал он. - Может, нам больше и не придется чокаться. Кто знает; что день грядущий мне готовит?! Машина новая, сверхзвуковая..."
У Толи закружилась голова. Ему стало, как никогда, весело. Он пел какие-то песни, со смехом гонялся за бабочками.
И что удивительно, не боялся ни волка, ни Бармалея.
После этой поездки он больше не видел отца.
Воспоминания как-то отошли в сторону. А ведь он сегодня не собирался встретиться с Буравлевым и приехал-то не столько по делам, а чтобы увидеть Наташу. Эту лесную фею, которая вот уже несколько дней не давала ему покоя.