Лодка беззвучно врезалась в гущу ивняка, прижималась боком к островку и замирала. Отец, мягко положив на борта весла, брал ружье и выжидательно подолгу выглядывал из зарослей. В чутком безмолвии возникал острый, вибрирующий посвист стремительных крыльев. Где-то за изгибом берега шумно шлепалась в воду стайка сиязей. И тут же грохотал выстрел. Сергей ликовал. В оранжевом закате с шумом проносились утки и бесследно исчезали за верхушками елок...
Когда обход был закончен, Буравлев вернулся к Дымареву.
- Вот что осталось от этого озера, - он достал из кармана карту и, развернув ее, ткнул в темное пятно пальцем. - Только эта отдушина. Остальное все заросло. Будто сарай набит сеном, так и оно перегноем. Бери, не опасайся, до воды далеко.
Из котлована поднимались струи теплого воздуха, тут же превращаясь в легкий туман, источали гнилостный запах. Дымарев закрывал нос и весело кивал лесничему:
- Это тебе, брат, не ядреный запах ржаного хлеба... И тем не менее хлеб начинается тут...
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
1
В бригаде не хватало еще одного человека, сучкоруба.
Бригадир Лиза Чекмарева не раз говорила об этом Ковригину и, наконец, - лесничему.
Буравлев хмурился:
- Людей-то нет! Раньше из колхоза шли, а теперь их оттуда и колом не вышибешь.
- У нас есть добровольцы, - вмешался как-то в разговор Костя.
- Кто?
- Ваша дочка.
Буравлев не отозвался. Он до сих пор не был согласен с дочерью. Но все же в сельмаге купил ей теплую короткую куртку и ватные брюки.
Наташа была вне себя от радости. По нескольку раз примеряла свой новый рабочий костюм. Засунув в карманы руки, лебедушкой ходила по комнате, вертелась перед зеркалом.
И вот пришел день, когда она, заткнув за пояс топор, направилась к лесной дороге.
На делянке все были в сборе. Положив под комель дерева свои узелки с припасами, девушки, будто куры на насесте, уселись на поваленной сосне веселым хороводом. Костя сидел посередине и с серьезным видом рассказывал очередной смешной анекдот об охоте. Он первым увидел Наташу.
- Держитесь, девчата, пополнение идет!..
Смех сразу прекратился. Лиза подошла к Наташе, тихо, чтобы не слышали другие, спросила:
- Топор-то умеешь держать?
- Да вроде в лесу родилась.
- Ты приглядывайся ко мне, - сказала Лиза, - да не торопись. Твое не уйдет. Наработаешься. А так под дерево можешь попасть.
В воздухе остро пахло смолой и хвоей.
Когда было спилено с десяток деревьев и Костя ушел на другой участок, девушки принялись за обрубку сучьев. Стук топоров радовал Наташу. Стараясь не отстать от своих новых подруг, она тоже сильными ударами отсекала сучья. Ей стало жарко.
К середине дня Наташа устала. Взмахи топора становились уже неторопливыми.
Гул трелюющего трактора, стук топоров, короткие возгласы подруг и наплывающие лесные запахи - все это было как давно знакомая, близкая жизнь.
В обед Костя натаскал лапника и, постелив на него ватник, стал угощать салом. Наташа не отказывалась и ела с аппетитом.
- По такому случаю, Наталья батьковна, - смеялся Костя, - требуется отметить.
- Ты на него меньше обращай внимания, - подошла к ним Лиза. - Он у нас непостоянный. Это - ветер. Сегодня одной поет, завтра - другой. Он в бригаде всех перелюбил...
- Нехорошо, Костя, - засмеялась Наташа.
Костя смутился:
- Слушай ее, слушай. Лиза у нас любит шутить.
Кто-то из девушек накинул на Костю платок. Все зашумели. И, толкнув его в снег, навалились кучей малой.
- Клянись, Костя, что верен будешь лишь одной!
Костя еле вырвался.
- Что вы, девки! Разве можно любить одну - жить неинтересно!
- А будет много, Костя, - скоро состаришься!..
К вечеру силы у Наташи иссякли, но она еще крепилась. Домой шла не спеша. Ногам, налитым тяжелой усталостью, приятно было ступать по твердой, утоптанной тропке. Наташа пыталась сжать в кулак набрякшие пальцы и не смогла. Они казались одеревенелыми, не слушались ее. Но она чувствовала в себе другого человека, чем-то сильнее той Наташи...
На вопрос отца - не трудно ли ей было? - она не без гордости ответила:
- Легко только на печи лежится.
2
Темно-серые тучи проносились над лесом. О стены дома разбивался ветер. За окном мельтешили снежинки.
- Ну и погодка! - Буравлев, хмурясь, отошел от окна.
- Февраль - кривые дороги, - Наташа допивала чай.
- Может, денек погодила бы? - снова заговорил Буравлев, вглядываясь в залепленное снегом окно.
От вчерашней усталости болело все тело. Да как не пойти - перед девчонками стыдно. И как папа этого не может понять? Скажут, мол, так и знали, что струсит... Это тебе, девочка, не на вечерку ходить...
В лесу в вершинах дубов по-волчьи завывал ветер. На голову и плечи сыпался снег. Мерзлые сучья были твердыми, не поддавались. Топор звенел, скользил, как по железу. Пот застилал глаза, руки в кровяных мозолях деревенели. Наташа боялась признаться в этом. Боль в руках мешала работать, дерево становилось неподатливым.
"Отец-то был прав, - соглашалась в душе Наташа. - Бросить бы, да как? А работать не под силу".
Только бы выдержать, только бы никто не заметил ее усталости...
Костя испытующе оглядел Наташу и попросил топор.
- О, какой легкий! Ну-ка, попробую, - и он начал отсекать сучья. С веселым лицом он упрямо рубил по дереву, настойчиво продвигался к макушке. И когда была обрублена последняя ветка, тихо, чтобы никто не слышал, сказал: - Ты не очень-то старайся. Одна лес не свалишь.
В этот день работу кончили раньше обычного. Метель начала утихать. Повсюду горбились ослепительно белые сугробы.
Незаметно смеркалось.
"Отец, наверное, поставил самовар", - подумала Наташа. Скорее бы до дому да в постель. Была не усталость, даже тело не ныло, было совсем другое, необъяснимое: не разочарование ли?