Но вот на месте старой Буравлевой сторожки начали строить лесничество. На кордоне появились люди. От любопытных глаз Шевлюгин свою усадьбу обнес высоким забором. Зверей теперь надо было брать с опаской, втихую. Ну и что ж! Лосиная солонина и дичь не переводились в его погребе. Он брал и куниц, и бобров, и выхухолей, и выдр. Попадались и норки. Шкурки всегда шли по первому сорту. Отправляли их в Калугу, в Тулу и, конечно, в Москву. Может быть, и в другие какие города. Только его это мало интересовало. Были бы руки, кому сбыть, да не таяли бы в кармане деньги...
Ревизоры из охотничьего общества не раз пытались словить его, да не тут-то было. Не на такого нарвались. Как-то провел он их трижды по тем же следам, трижды поднимал все те же выводки, заходя то с одной, то с другой, то с третьей стороны. Работу признали отличной, а за увеличение поголовья зверей, водоплавающей и боровой птицы даже дважды премировали и награждали почетной грамотой.
А сколько лесу ушло через его руки! Не сосчитать. Разве мог Ковригин подозревать егеря, с которым не одна раскупорена бутылка, не одна съедена убитая дичина!
Буравлев! Тоже силенок не хватило... Ну, поймал с лесом. А дальше что? Зря только топал ножонками в Луково... Ну, вызвали в сельсовет, штраф наложили, но доказать толком не доказали. Пожурил на всякий случай председатель... Такова у него должность... Дал слово. Слова не деньги, их не пересчитаешь...
А душонка поначалу в пятки ушла. Чем черт не шутит! Ну и жизнь наступила! Как здесь не вспомнишь былое...
"Вот он, этот штраф!" - ухмыльнулся Шевлюгин, потрясая мешком.
Из березняка на просеку вышел огромный лось. "Буян!.. - узнал его Шевлюгин. - Зря не прихватил ружье..."
Лось остановился и, повернув голову, продолговатыми, будто две спелые сливы, глазами уставился на стоящего у сосны человека. Охотничья страсть обожгла сердце Шевлюгину. Он поднял кулак и погрозил им зверю:
- У-у-у, рогатый черт! Попробуй попадись мне в другой раз...
Буян, расталкивая сытыми боками молодую поросль, спокойно, как хозяин, направился к чаще.
3
К Милючихиной избе Шевлюгин крался задами, по-волчьи оглядываясь по сторонам. В закатный час Ольховка еще жила обычной трудовой жизнью. Перекликались люди. От амбаров слышался шум сортировок. На просохшем пригорке ребятишки с визгом гоняли мяч.
Шевлюгин, никем не замеченный, пробрался во двор к Милючихе, а оттуда, вытерев о голик сапоги, в сени. У порога в избу положил мешок со шкурками, разделся.
Милючиха возилась у печи, стоя к нему спиной и наливая что-то в большую пузатую бутыль. Толстая коса спадала до пояса, подчеркивая статность еще девичьей фигуры.
- Дверь надо закрывать, хозяйка! - с нарочитой грубоватостью заметил Шевлюгин.
Милючиха вздрогнула. Из рук выскользнула, грохнулась бутыль. По полу разводьями растеклась пахучая, мутноватая жидкость.
- Откуда тебя принесло вдруг? - пересилив страх, сказала она. - Ну и напугал, леший! Все из-за тебя... бутыль разбила, - и улыбнулась. - Ну, здравствуй, Матвей!.. Что не вовремя заявился?
- На тебя посмотреть, красавицу, - ухмыльнулся Шевлюгин. - Вот ты какая, и глаз не оторвешь!..
- Так уж и не оторвешь? - Милючиха подбоченилась и расплылась румянцем. - Кому теперь мы, бабы, нужны? Девками хоть пруд пруди.
Шевлюгин усмехнулся. Кто-кто, а он-то знал цену этой женщине... Когда-то в Ольховке была не из последних. Совсем молодой овдовела. Муж был старше на два десятка лет. Детьми ее не наградил, зато оставил в наследство новую, рубленную из выдержанного сосняка пятистенку, кое-какое хозяйство и немалую сумму денег. Если верить злым языкам, то будто в смерти мужа повинна сама Милючиха. Поначалу вдова к себе на ночь принимала холостых парней. Но, убедившись в том, что пользы от них мало, присмотрелась к старому знакомому мужа. К Шевлюгину.
Крепкий, с житейским опытом, он вполне устраивал ее.
- Ты одна троих девок стоишь. - Шевлюгин вытряхивал на лавку из мешка шкурки.
- Так уж и троих? - Милючиха, увидев горку сыромятных шкурок, весело шагнула к чисто выскребленной лавке. - Когда же ты их столько сумел?
- Кто долго спит - тот с пустым брюхом сидит, - отшутился довольный Шевлюгин. - Товар - первый сорт. Хоть сейчас королеве шубу шей. - И, как заправский торговец, брал первую попавшуюся шкурку, тряс ее перед лицом Милючихи, легонько проводил встречь шерсти рукой. - Видела, ни один волосок не выпадает.
- В этом деле я верю только себе, - Милючиха придирчиво стала осматривать шкурку за шкуркой.
Сопя, Шевлюгин следил за движениями ее рук.
- Деньги на кон, - коротко бросил он, когда Милючиха закончила осмотр.
- А если у меня нет, тогда как? - кокетливо повела она плечом.
Брови Шевлюгина сомкнулись.
- Ну, не трави баланду, - грубо оборвал. - Это мы потом, а сейчас дело.
- Смотри ты, строгий какой! - вскинув гордо голову, Милючиха вышла в другую половину избы. Вернулась она с пачкой денег. - Ободрал ты меня, Матвей, как липку в лесу.
- Тебя обдерешь!.. - многозначительно улыбнулся Шевлюгин, пряча в боковой карман пиджака деньги. Когда карман был застегнут и для прочности заколот булавкой, он подобрел: - Теперь можно кое-что покрепче принять. Может, найдешь?
- Ради чего бы? Нынче вроде не праздник.
- Не праздник, у кого денег нет, кому не подносят да у кого такой милашки нет, - и он притянул ее к себе, подхватив за талию, посадил на колени.
Милючиха не протестовала.
- Не рановато, Матвей? Закат-то вон еще как чадит. Подождать бы.
- Пусть ждет поп с попадьей да черт за печкой. А у меня на то нет времени.
- Горит, значит?
Милючиха обвила руками его толстую, мускулистую шею:
- Душа не печка - не расплавится.
- Говоришь ты ноне много, - строго заметил Шевлюгин. - Кружку первача - и дело с концом.