Первой на берег вышла лосиха, отряхнулась. За ней лосенок. И только потом Буян.
Лосиха с лосенком скрылась в лесу. Ветер стих, и лед засверкал в лучах восходящего дня.
Буян, задрав рогатую голову, призывно трубил над рекой... Он звал отставшего лосенка.
3
Второй лосенок не погиб. Его не затерли льдины. Подхваченный волной, он был выброшен на берег. Лосенок очнулся. Над лесом гуляло солнце. Над ивняком, перевиваясь жгутами, неслась быстрая вода. Она слизывала с берегов валежник. Беспокойный, глухой шум доносился со всех сторон. Мокрый лосенок развел длинные уши, прислушался. С истошным криком летали птицы.
Лосенок искал мать. Напрасно он звал ее, таращил мутные красные глаза. Лосиха не пришла ни вечером, ни на другое утро.
Мучил голод. Грезилось теплое вымя, струи пахучего молока. Слышно было, как клокотала река и над головой зловеще хохотал филин.
На третий день лосенок не вынес голода, робко пошел на слабеньких ножках. У самых глаз качалась ароматная ветка. Он потянул ее на себя и стал мять вздрагивающими бархатными губами. Клейкие почки показались вкусными. Лосенок ощипал у ивы нижние ветки.
Ночь отлежался в кустах, а утром вышел на поляну. Маленький серый клубочек катился прямо к нему. Незлобиво повизгивая, волчонок приблизился к лосенку, и они долго обнюхивали друг друга. Знакомились. А потом вместе играли на лужайке. Волчонок кувыркался, повизгивая, и все время пытался ухватиться зубами за хвост лосенка. Устав, они забрались в кусты и уснули. Перед вечером лосенок проснулся. Но рядом своего приятеля не нашел.
Лосенок остался один. За дни скитаний похудел, от грубой пищи болели зубы.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1
Опустошенный вдовьей любовью, Шевлюгин на заре покинул Ольховку. Обычное весеннее предутрие. Все притихло вокруг. И только внизу, за крутояром, злобно и дико бесновалась вырвавшаяся из ледяного плена Ока.
После застойной избяной духоты лес показался Шевлюгину особенно прохладен. Как родниковую воду, вдыхал полной грудью чистый, свежий воздух. Под ногами звучно лопались промерзшие лужи, хрустел еще не везде стаявший ноздреватый снег. Шевлюгин оглядывался по сторонам и не верил своим глазам: вот она, несказанная красота... Знал здесь каждую кочку, каждую колдобинку, а сейчас деревья, кусты и полусгнившие пеньки были размыты мягким сиреневым предутренним сумраком. Суковины дуба, будто рога лося, низко опустили корявые ветви. Шевлюгин остановился в восхищении: "Мой лес, и никому я его не отдам..."
За дубняками Шевлюгин набрел на небольшое озеро с плавающим по середине месяцем. Месяц чем-то напоминал ему свернувшегося калачиком волчонка, которого он видел на днях в Глухом урочище. А вокруг, словно васильки по полю, в озере рассыпались звезды. Шевлюгину почудилось, что они насмешливо кивали ему синими головками и звали к себе, на дно озера. Смутные чувства овладели им. Испугавшись своих мыслей, он круто повернул в сторону от озера и, ускоряя шаг, стал всматриваться в сиреневый туман, едва различая стволы сосен.
Становилось светлее. Таяла пелена предутренного тумана. И тут, как никогда прежде, Шевлюгин опять по-новому увидел лес. Один перед другим по-кошачьи изгибались два овражка, образовав огромную седловину, которую с обеих сторон огибали размашистые, высокие дубы. Они уступали дорогу остроконечным елям. Дальше, обгоняя их, плели кружевную кайму можжевельники. А в самом изгибе овражков, среди сырости, блаженствовали мхи - кремовые, розовые, лиловые. Издали казалось, что кто-то разостлал пестрый бархатистый ковер.
И Шевлюгин не мог оторвать от него взгляда. Все, что окружало его, теперь воспринималось не как раньше, когда лес для него существовал только для дров и охоты, река - для питья и ловли рыбы, ночь - только чтоб вершить разные темные дела.
Глядя на стройные перелески и рощицы, он ощущал, как уходило чувство горечи, и он, еще не понимая, что ему делать в такой ранний час, неожиданно для себя направился к городу.
"А что ж, звероферма? Зря я закучеряжился. Пускай поговорила бы..." вспомнил он разговор с Милючихой. Предложение и сейчас показалось смешным. А впрочем, не надо было бы по ночам ноги трепать. Шкурки они и есть шкурки. Кто их разберет, из лесу ли они принесены или из клетки взяты? Выгодно даже. Кто учтет, пятерых там чернобурая лисица народила или троих...
От этих мыслей на душе не стало веселей. Звероферма - зверофермой... А сможет ли он оторваться от леса? Глухариные тока. Охота по первой пороше. Захлебывающийся лай Топтыги. Грозное рычание лесных быков в начале гона...
Шевлюгин понимал, как все это ему дорого и что он это никогда и ни на что не променяет: ни на какие звериные фермы, ни на выгодное место ни в каком лесничестве?.. И он снова вспомнил Буравлева, занесшего руку на его счастье, и Маковеева, который так ничего и не сделал в его защиту, хотя и обещал: мол, пока я хозяин приокских лесов, никто не посмеет нарушить установившийся порядок.
Прилив злобы захлестнул Шевлюгина. Тяжело дыша, он прижался плечом к корявому стволу осины.
Сколько лет он ходил по этим тропам! Сколько костров было зажжено в ожидании зорек! Сколько было выпито вина и услышано всяких историй от бывалых охотников!
Разные люди приезжали к нему. Бывали и ученые, и писатели, и всякое начальство, однажды даже посетили генерал и министр. Все они относились к егерю с уважением, как к хозяину.
Припомнилось и первое знакомство с Буравлевым. Разговор о том, как, работая рядом, станут помогать друг другу. Новый лесничий тогда пришелся Шевлюгину по душе.
"Нахвалил на свою голову, - злорадствовал Шевлюгин. - Правду говорят: сначала узнай человека, а потом... Не то и сам пропадешь ни за копейку. За что я хвалил его? За любовь к лесу?.."
Гнетущая тоска и чувство оскорбления мешали Шевлюгину правильно осознать все то, что творилось вокруг него.