- Ударят! О достойный, этот звук означает, что они сейчас ударят.
- Хорошо. Наконец-то мы встретим их, как подобает воинам.
Он отдал приказ солдатам, которых оставил в резерве у подножия башни.
- Все на стены!
Испанцы приближались. Они шли сомкнутыми стальными рядами и несли с собой лестницы, чтобы штурмовать стены. Их прикрывали лучники, и как только над стеной появились шлемы защитников крепости, тотчас же снова густо засвистели стрелы, разя и убивая индейцев. Когда атакующие приставили лестницы и начали взбираться по ним, лучники продолжали стрелять. Тщательно прицеливаясь, они поражали каждого, кто только выглянет из-за укрытия. Лишь одну лестницу индейцы столкнули своими длинными копьями, лишь в нескольких местах испанцам пришлось с боем прокладывать себе дорогу. В основном же они взбирались на стены почти беспрепятственно.
Наконец на стенах началась рукопашная схватка, жестокая, безжалостная. Толедские мечи против обоюдоострых топоров, сталь против бронзы, жажда грабежа и разбоя против безрассудного упорства - и все отчаяние побеждаемых против тех, кто неизменно одерживал победы.
Но резервы индейцев были слишком поспешно введены в бой, и они понесли уже невосполнимые потери. А испанцы напирали и напирали, постепенно занимая стены. Скоро уже и лучники взобрались туда. же, и их стрелы начали разить индейцев прямо в упор, расчищая дорогу атакующим и сея ужас и гибель в рядах защитников.
Кахид вместе с группой своих людей отступил к башне, ожесточенно защищаясь. Первый раз он видел белых в сражении. Опытным глазом воина Кахид оценил доспехи, хорошо закрывавшие солдат и в то же время не стеснявшие их движений, у индейцев же обнаженные плечи и ноги лишь раскрашены черно-белыми полосами; оценил он и твердость щитов, легко отражавших удары боевого топора; оценил и холодную, воспитанную долгим опытом выносливость в схватке. Разве они дрогнут, если им крикнуть, что их вождь погиб? И как бы сражались они при отступлении? Потому что... потому что только в отступлении можно узнать истинную цену воина.
Эти раздумья не мешали Кахиду принимать участие в битве. Один за другим он отбил два удара испанских мечей, выждал момент, сделал выпад и ударил топором. Молодой Хуарес де Карвахаль, идальго из знатного валенсианского рода, в качестве добровольца принимавший участие в штурме, свалился с рассеченным плечом.
- Бей! Вперед! - закричал Кахид, бросаясь через упавшего в брешь, образовавшуюся в цепи врагов. Но стена вражеских щитов снова сомкнулась перед ним, засверкали мечи, нанося разящие удары: над этой стеной словно всплеснулись волны. Из-за спин своих товарищей лучники пустили в индейцев целую тучу стрел. Защитникам крепости снова пришлось отступить.
Кахид вдруг услышал за спиной торопливые слова, произнесенные на тайном наречии инков.
- Господин, я выполнил твой приказ. Сокровища укрыты надежно.
Кахид быстро оглянулся. Молодой жрец, запыхавшись, пробирался к нему, глаза его горели.
- А мумии? - охрипшим голосом спросил Кахид.
- Все, как ты приказывал.
- Кто... кто знает это место?
- Только я, о достойный.
- Так умри же, чтобы никакими муками не смогли вырвать из тебя тайны! - воскликнул Кахид и взмахнул топором.
Он оглянулся. Теперь он остался один. Окружавшие его воины либо полегли, либо, прижатые к стене, оборонялись отчаянно, хотя и безнадежно. Внизу ворота трещали под ударами испанских топоров. Атакующие почти целиком заняли стену.
- Это конец, - повторил Кахид слова Синчи. Он еще раз оглянулся. Бегуна нигде не было видно, а толпа осаждавших уже устремилась к башне.
Кахид опередил их; он вскочил в черную щель узких дверей, захлопнул их за собой и привалил заранее приготовленным камнем. Через минуту он был уже на вершине башни, равнодушный к стрелам, которые свистели вокруг него, царапая стены.
Он бросил взгляд на крепость сверху - последнюю крепость в Тауантинсуйю, куда уже ворвались враги, на священную скалу с вырубленным в ней троном сынов Солнца, которую осквернят белые. Он не колебался. Когда дон Диего де Альмагро въезжал через выломанные крепостные ворота в покоренную твердыню, ему пришлось осадить коня, так как прямо подле него пало, распростершись на камнях, тело воина-индейца в богатых одеждах.
Альмагро невольно посмотрел вверх. Там больше никого не было.
- Он спрыгнул сам. Я видел, - сказал Хуан Рада, который ехал рядом.
Альмагро кивнул головой.
- Жалко, что это язычник. Он мог бы стать настоящим кабальеро! бросил коротко испанец и двинулся дальше.
Глава сорок третья
Столб с вырубленными на нем ступеньками, заменявший лестницу, подгнил и сделался скользким от сырости, наполнявшей шахту. Однако, когда Кочеде свалился и сломал себе руку, а его товарищи осмелились просить надзирателя о новой лестнице, белый господин прогнал их палкой и грозился спустить на них собак. Тех огромных чудовищ псов, которых привезли с собой белые и научили охотиться на людей.
Когда убежала Окла, собаки напали на след, настигли ее и загрызли. А белый тогда только смеялся. "Пусть это будет уроком для других", приговаривал он.
Лучина, воткнутая в расщелину скалы, едва рассеивала мрак. Поэтому Синчи поднимался медленно, крепко держась руками за столб, осторожно нащупывал ступени босыми ногами.
Но нужно было спешить. Белый господин кричал: "Наверх!" - значит, надо торопиться наверх. Белый господин не любит ждать. Последнему всегда достается от него палкой. Чтобы были проворнее и не спали на ходу.
Синчи протиснулся сквозь узкое отверстие и очутился в верхней шахте. Здесь работы не велись, хотя в светлой породе всюду поблескивали мелкие чешуйки и зерна золота. Белые искали только богатые жилы, с большим содержанием золотой руды, где работа скорее приносила результаты.
В верхней шахте вдоль стен стояли кожаные мешки с золотом, охраняемые сторожем-индейцем. Он был из какого-то незнакомого племени, из тех, кого белые привезли с собой и которые служили им усердно и преданно, как собаки. Индеец подгонял поднимавшихся снизу рудокопов, не выпуская из рук палки.
- Тащи мешок, язычник! Скорее!
Синчи взвалил мешок на спину и, согнувшись под его тяжестью, послушно поплелся вслед за остальными невольниками. Ноги у него подгибались, в голове шумело, дыхание прерывалось. Он знал, что это такое. Это от голода. Есть давали только рано утром - похлебку и кукурузную лепешку, - потом целый день изнурительная работа: долбили киркой твердую породу, выносили обломки или дробили их на мелкие части тяжелыми молотами. Кирки и молоты белые привезли с собой. Они были из незнакомого металла - железа. Синчи понял, что орудия из железа значительно тверже, практичнее, нежели индейские изделия из бронзы...
Вечером невольники получали вдоволь листьев коки. Вначале даже их разрешали брать с собою в шахту и жевать во время работы. Но потом запретили. Жуя листья, невольники, правда, не жаловались на голод, были выносливы и терпеливы, но если кто-либо из них вдруг бросал работу, то никакими криками, приказами и даже побоями уже невозможно было заставить его снова трудиться. Поэтому теперь невольникам строго запрещалось жевать коку в шахте. Зато вечером, после ужина, - сколько душе угодно.
Только... только тогда люди уже так измучены, что валятся с ног и сразу же засыпают. Затемно они спускаются в шахту, когда стемнеет, возвращаются наверх. И так коротка, быстротечна ночь, которая должна восстановить их силы для следующего дня...
Иногда выдавались ясные лунные ночи. Казалось, что богиня Луны, сжалившись над невольниками, хотела, чтобы они взглянули на окружающий мир. В такие ночи Синчи подолгу сидел возле лачуги, в которой ютилось по сто человек в каждой - такую лачугу индейцы по привычке называли айлью, - и мечтал, всматриваясь вдаль.
Увидеть удавалось немногое. Шахта находилась в глубокой узкой долине, над потоком, где промывали породу, содержащую золото. Шум струящейся по камням воды был единственным звуком, нарушавшим ночную тишину.