— Ой, нужен ты мне, — фыркнул Себастьян. — Да и весна, гон в разгаре, всех подряд трогать нельзя. Неметон только на глухарей разрешил, в лесу развелось много.
Охотник из Билла нынче (да и всегда) был так себе. Поэтому он предпочёл обернуться человеком.
Превращение всё ещё было болезненным — Торн и Фэрн сказали, что таким оно и останется, — однако недолгим. Каких-то пятнадцать секунд — и Билл уже с недовольством оглядывал себя. Точнее, свою порядком истрепанную одежду, заклятую специально для оборотней — чтобы, спонтанно обернувшись, не щеголять потом с голым задом. Тряпки стоили приличных денег, хотя закляты были не так чтобы идеально.
— Нет, ты погляди! — фыркнул он возмущенно, взмахнув руками в избытке чувств. — Рубашке как будто не три дня, а три десятилетия. Меня на них нет! И то верно, хочешь что-то сделать хорошо — сделай сам. А чего, доведу чары до ума, отожму монополию!
Себастьян на это только хмыкнул.
— Думаю, ты в порядке, раз уже планируешь, как бы что отжать.
Билл редко бывал настолько не в порядке, насколько был сейчас — без своих котов и своего коммандера, с перевёрнутой вверх тормашками жизнью. И вместе с тем… да, после обращения в его башке многие винтики встали на место. Он больше не заливался слезами из-за всякой ерунды, не впадал в сонную меланхолию, не испытывал тяги к самоубийственным развлечениям типа провешивания телепортов через весь Эрмегар. Он снова был Билли-шельмой — неугомонным вредным засранцем, дерзким и непочтительным, всегда всё делающим по-своему, и никому, никогда, нипочём не выказывающим слабости…
…и очень шустро, с охоткой бегающим от проблем, да.
Всё же глубоко внутри сидело убого-инфантильное желание пустить хрустальную слёзку и в лучшем духе уёбка Мельхиора развопиться, что мир к нему несправедлив и жесток. Да можно ли считать иначе? Можно разве, когда боги сначала дали ему нечто ценное, серьёзное и действительно нужное, такое… по-настоящему хорошее… а затем отняли это самым извращённым способом?
Ему не впервой было ощущать, что он разваливается на куски. Однако теперь разваливался уже не столько он сам, сколько вся его жизнь. На редкость отстойное ощущение, если кто спросит.
— Охуеть как драматично, — протянул Себастьян, вертя в руках стрелу и ничуть не скрывая издёвки в голосе, — если только не знать, что ты со своим коммандером даже словом не обмолвился. Слинял как трусливый заяц, а Эгертон поди с ног сбился, разыскивая твою блудливую жопу.
— Вот и нет.
— Вот и да. Можем поспорить на десять золотых, и это будут самые лёгкие деньги в моей жизни.
— Пошёл ты, Сильвестр!
— Ха.
Вполне возможно, что разыскивает. Хотя бы для того, чтобы всучить Биллу вещи, кота и вежливый — ну это же Макс! — посыл нахуй. Он ведь и правда позорно сбежал, продрав глаза спустя двадцать часов после той кошмарной ночи и очень удачно (ну… нет) не обнаружив Макса поблизости. Тот ушёл то ли на работу, то ли попросту от него подальше. Билл не знал… Билл не хотел знать.
Нет, вообще-то хотел. Но боялся.
Бездна, он и впрямь заяц трусливый. А это ещё хуже, чем палантин с лапками.
Себастьян вскинул лук, натянул звонкую тетиву, прицелился куда-то в чащу леса — Билл и сам был готов поспорить на десяток золотых, что ничего из этой затеи не выйдет. И ошибся — в нескольких десятках шагов от них послышался глухой звук, будто что-то крупное стукнулось о землю. Себастьян направился туда, Билл, из любопытства, за ним. Под осиной обнаружился глухарь — со стрелой в шее, крупный, яркий, что, увы, в жизни ему уже не пригодится. В суп-то, как известно, даже самую красивую птичку кладут без перьев.
— Пошли в дом, — сунув птицу в мешок (зачарованный Биллом так, чтобы кровь всякий раз не отстирывать), Себастьян кивнул в сторону дома, исходящая дымом труба которого виднелась из-за деревьев. — А то мне ещё свою истеричку успокаивать.
— Мне и тут неплохо, — откликнулся Билл не менее ворчливо. — Слушай, он надоел. Зачем тёмному магу такая гигантская совесть, ну или что там у нас вместо неё?
— Да кабы я знал зачем!
Все те дни, что он ошивался в кукольном домишке кошмарного чудища и волшебного эльфа, последний вовсю угрызался тем, что у него там вместо совести. Билл, когда искал, где бы перекантоваться (так, чтобы всякие коммандеры не добрались), вовсе не подумал, что Мэйр примет так близко к сердцу его почти свершившееся отбытие в Хладный чертог. А тот принял. И, разумеется, поставил себе в вину. И ходил как в воду опущенный. И как Билл ни пытался втолковать, что оборотни-перестарки — это очень редкая мутация, в основном знакомая лишь самим оборотням и пока толком не изученная имперской медициной, менее несчастным Мэйр от этого не выглядел. Всё твердил, что он безответственный, бездарный и вообще худший целитель на земле. (Что, несомненно, бред собачий, учитывая, сколько он сделал и делает для нестабильных детишек и тяжелобольных психопатов.)
В общем, как бы Билл ни любил Мэйра, а в очередной раз выслушивать причитания и смотреть на его грустное лицо, чувствовать его сожаление, или что он там испытывает, ну никак не хотелось.
— Пойду я, наверное, — вздохнул он, поднимаясь с лужайки.
— Ага, кот дома некормленый, коммандер не траханый… — едко заметил Себастьян, за что его захотелось стукнуть.
Сильно стукнуть. Несмотря на то, что ему — им обоим — Билл был крайне благодарен за крышу над головой, понимание и своевременно вправленные мозги. Не до конца — попробуй успокоить того, кто искренне не понимает, что делать дальше со своей жизнью. Ну, разве что вот хочет вернуться в лес в своей пушистой шкуре и прожить так всю оставшуюся жизнь — всё равно никому он такой не нужен… Поправочка — не нужен тому, кто нужен ему.
— Ой, хватит ныть, Фоули! Что значит «не нужен»? Тебе нужен, так какая разница, что ему там нравится или не нравится? Мэйр вон тоже полгода плел всякую хрень про целителя-пациента, и что?
— Какие полгода? Ты затрахал Мэйра во всех смыслах через месяцок после знакомства, — Билл невольно фыркнул, припоминая эпическую повесть в сварливо-негодующих тонах. Сам он те пляски с бубнами не застал — был завален работой по самое дальше некуда, — однако Мэйр потом поделился подробностями. — И глупо как-то сравнивать. Мэйра в тебе всё устраивало; отговорки про целителя-пациента он лепил для себя самого, а не для тебя. Ну а здесь…
Он пожал плечами, не желая озвучивать то, что лично ему казалось до боли очевидным — Максу такой Билл Фоули наверняка противен. И Макс имеет полное право не хотеть и не принимать его… зверем. «Грязным животным», как наверняка сказал бы Лори-чтоб-его-Макэлрой. А уж белобрысый сноб точно им таким побрезгует — и вот это уже не могло не радовать.
— Ты не грязное животное, Фоули, не льсти себе. Ты блядский воротник, — заметил Себастьян, хватая его за рукав потрепанного пальто и утаскивая в сторону портала. — И ни разу не гений менталистики. А вот я — да, и уж поверь мне, детка, твой чернозадый властелин имел бы тебя во всех позах круглосуточно до конца своих некромантских дней. Эгертон умеет избавляться от тех, кто ему противен. А ты пока не стал ни ковриком, ни кормом для рыб.
— Ну так то пока!
— Ой, да хорош! Кому ты врёшь вообще?..
И всё же, спустя пару часов покинув жутковатый, но гостеприимный лес, Билл несколько приободрился. Самоуверенность, нахальство и напор Себастьяна воистину заразительны. Он даже настроился пойти к Эгертону и самолично услышать, что между ними всё кончено. И Персика своего забрать, да. Мужики мужиками, драмы драмами, а котика бросать — дело последнее.
В общем, настроиться он настроился. А в итоге — как-то совсем незаметно для себя, вообще абсолютно случайно! — очутился в полупустом зале «Весёлого лепрекона» и принялся жаловаться на жизнь старине Киту.
— Вот вся херня, — причитал он, выхлестав пинту бурбона и, к ужасу своему, до сих пор не чувствуя опьянения, — вся возможная херня на свете случается со мной! Спокойно жить нельзя, спокойно помирать нельзя, пьянеть нельзя, коммандеров совращать нельзя! Чувак, за что боги меня так ненавидят?!