Но в любом случае подставили.
На ком покоится надежда
На ком покоится надежда
ОЧЕВИДЕЦ
Двенадцать лет назад премьер-министр Владимир Владимирович Путин, объявивший о своём намерении баллотироваться на пост президента, встретился с писателями, входящими в российский ПЕН-центр. Большей частью, без всякого преувеличения, крупными и хорошо известными в стране. Состоялся разговор, который, пожалуй, можно считать образцом общения власти с литераторами. Хотя бы в плане простоты, непосредственности, отсутствия протокольных формальностей и совершенно не чиновной откровенности.
Говорили, как в любой литературной компании, обо всём сразу. О вполне конкретных безобразиях и парадоксах нашей жизни, заносясь время от времени в гибельные выси философских и мировоззренческих проблем. Кипели гражданские страсти, звучали громкие имена, упоминались разного рода теории и концепции.
А потом слово взял Фазиль Искандер, может быть, самый известный из всех присутствующих. И завёл речь о том, о чём вроде бы и следует говорить писателям, хотя именно это никому из них не пришло в голову. О том, что любая самая продуктивная экономическая доктрина окажется бессильной, если в обществе утрачены порядочность и честность, что пренебрежение бескорыстием скомпрометирует самую прагматичную идею, что хорошо бы, хоть раз в жизни, попробовать управлять Россией посредством совести. Во всяком случае, о совести не забывая.
При всём уважении к живому классику на лицах многих собравшихся появились иронические улыбки. А кое-кто из радикальных коллег даже позволил себе насмешливые шпильки: вот, мол, совковые привычки, кто о чём, а он о морали!
Удивляться не приходится. К этому времени разбушевавшаяся свобода слова и в печатных дискуссиях апеллировала к чему угодно, только не к нравственности. Нравственность, хоть в социальном, хоть в личном воплощении, как бы вообще перестала существовать. Робкие попытки напомнить о её заветах воспринимались как проклятый советский анахронизм.
Отчасти по той причине, что былая пропаганда, пренебрегая всеми человеческими проблемами, назойливо налегала на моральный кодекс советского человека. Рынок же, самонадеянно взяв на себя решение всех проблем, по умолчанию освободил граждан от таких химер, как совесть и стыд. О каком стыде можно было говорить, если единственным критерием человеческого достоинства условились считать материальный успех. Красиво жить не запретишь. А если уж стыдиться, то бедности.
Вот и начали по возможности жить красиво. Кто как умел. И лучше всех это получалось у жуликов и воров, на каком бы поприще ни применяли они своё умение. Хоть на ниве частного предпринимательства, хоть на государственной службе. Грустное наблюдение: перестройка началась с коллективного стона - надоело разлагаться! И завершилась практически призывом к беспардонному массовому разложению.
Ненасытная жажда обогащения почти официально получила репутацию двигателя прогресса. Добро бы лишь в устах модных юмористов и шлягерных текстовиков ("Мама! Здесь тоже можно жить богато!"). Почтенный профессор-экономист, а по тем временам ещё и министр, отечески укорял широкие массы соотечественников в прискорбном нестяжательстве. Грубо говоря, в неумении хапать. А к повсеместному беззастенчивому расхитительству либеральные политологи рекомендовали относиться снисходительно, как к досадным издержкам демократии, упоминая к месту и не к месту знаменитые строки: "Но ворюги мне милей, чем кровопийцы".
Не думаю, что сам поэт был склонен абсолютизировать это грустно риторическое признание. Но дело не в поэтической риторике, а в том, что ворюги рано или поздно неизбежно трансформируются в кровопийц. Чему мы и сделались свидетелями ещё в годы уличных перестрелок, а уж теперь, когда коррупция превратилась в способ самоуничтожения целой нации, и вовсе ощущаем на собственной шкуре.
Способы борьбы с этой моровой язвой предлагаются самые разные - экономические, силовые, монетаристские, авторитарные, короче, на любой вкус и темперамент, кроме тех, к каким простодушно призывал Фазиль Искандер.
Иными словами, простейшая мысль о том, что не берёт взятки, не вымогает "откаты", не посягает на государственную казну прежде всего органически честный человек, почему-то не посещает просвещённые головы. Честный человек, человек чести и совести, невосприимчивый к роскоши, вовсе не принимается во внимание. На него не рассчитывают. В его существование, похоже, верят не больше, чем в скорый конец света. Каковой всё же реальнее, нежели жизнь без горничных и поваров.