Так начинается «Двуличный ангел» — самоубийством старца (в античном стиле он вскрывает себе вены) и торжеством, так сказать, «нормальной любви» юного монаха и богатой дамы (вывернутые наизнанку вариации «Дон Жуана»), которая тоже добром не кончается.
Это не «попса для плебса», не порнография в чистом виде, но и не «святая русская литература», разумеется. Это усмешка дьявола, действие захватывает каким-то мрачным очарованием, сквозит соблазном в «откровенных» сценах свиданий, когда в душе юноши покаянно прокручиваются церковные службы, а в храме преследуют подробности плотских утех в летнем лесу. Переплетение греховного и горнего, доведенное до экстаза на кладбище, и создает тот полный чары эффект; и уединенный остров Святого Пантелеймона, на котором расположен монастырь, кажется одновременно раем и клиникой. Где скрыта тайна (старца, женщины и мальчика), совершаются чудеса, и господствует смерть.
— Мне нужна защита от самой себя? — Юлия наморщила в раздумье круглый крутой лобик. — У меня, по-вашему, раздвоение личности? Ну, чего улыбаетесь?
— Радуюсь, что нет. Вы воспринимаете меня нормально… вы не больны.
— Само собой. Я и не сомневалась.
— Но объясните, ради Бога: зачем вам нужны такие сакральные извращения?
— Я пишу о любви!
— Говоря иносказательно, ваша литургия любви превращается в черную мессу секса. Вы меня понимаете?
— Понимаю: вы явились спасти заблудшую овечку.
— Просто предупредить: оккультные игры — даже игры — очень опасны.
— Вы не творец и путаете интуицию художника с практикой колдуна.
Тем не менее, она захотела со мной встретиться вновь и вновь. Мы пили французское вино и разговаривали, все сильнее увлекаясь таким времяпрепровождением. «Эротические энергии пронизывают космос и душу, и тело, всю культуру, — горячилась Юлия, — и даже Евангелие. Помните эпизод, когда Мария Магдалина вытирает своими волосами ноги Учителя?» — «Так готовится к жертве Агнец». — «Да, но это и великолепный чувственный жест, думаю, повлиявший на художников Ренессанса». — «Уж будьте уверены! — подтвердил «под парами» «левый» Громов. — Особенно на этого жеребца Рафаэля». — «Он любил одну Форнарину!» — возмутилась писательница. — «И в порыве оргазма скончался от чрезмерного напряга!»
Юлий частенько околачивался в клубе; еще я видел мельком Тихомирову, один раз — «папараццо», никогда — отца. Порою возникало тщеславное ощущение, что за нами наблюдают: явно — за «кумиром 21-го века» (так называли Юлию в телетусовках) и тайно; но возможно, мне это только казалось… А однажды она пригласила меня в загородный дом, и сама вела мою «копейку» (недавно сдала на права и практиковалась), так что дорогу я толком не запомнил.
В вечерних сумерках мы остановились в густых зарослях черного леса, вступили под сень его и по «неведомой» тропке дошли до бревенчатой избы. Она говорила: «Вы так настойчиво ищете встреч со мною. Может, вы в меня влюблены?» — «Все может быть». — «Так разберитесь в своих чувствах, потому что сегодня нас ждут кое-какие испытания».
Тут же возникло первое: дверь избушки гостеприимно распахнута и в глубине видится свет. «Мы в сказке?» — «В сказке». — Она засмеялась, взяла меня за руку и провела через темные сени и кухню в пустую залу. «А где хозяин замка?» — «Сегодня мы хозяева». Так выговорилось: «замок», «зала» — с толстой и высокой свечой в изысканном подсвечнике на комоде красного дерева.
Я огляделся с изумлением (я-то думал, мы на дачу Старцевых едем тайком от отца): изба как бы крестьянская, а обстановка как бы барская. Слабый аромат духов, две противоположных стены, тахта и пол устланы одним пурпурным ковром; низенький столик, в стекле столешницы отражаются зеленая бутылка бордо и два хрустальных бокала, наполненных вином. Мы присели напротив, и наши профили проявились в слегка запыленном зеркале между окнами; в стеклянной мгле одного окошка, в свою очередь, отразился язычок пламени.
«Как здесь необычно! Это ваша дача?» — «Загадка этой дачи занимает меня с детских лет». — «Звучит загадочно». — «Вот именно. Надеюсь, вы не боитесь?» — «Кого или чего?» — «Оккультных духов, которыми меня все попрекаете». — «Может быть, я смешон, но вот один умный человек заметил, что черт хитренький и делает смешными тех, кто на него показывает». — «Как-как? Блеск! Надо запомнить». (Словечком «блеск» автор бестселлеров отделывалась от всяческих жизненных сложностей.) Со смехом вскочила, повертелась, кружась и пританцовывая, по зале, удалилась в темень сеней, вернулась… «Юла — вы действительно юла!» — «Как вы угадали?» — «От вашей сестры услыхал». Я хотел задернуть пурпурные гардины на окнах с решетками, она засмеялась (она все смеялась): «Здесь кругом лес, мы в лесу… Ну что, бордо на брудершафт?» То вино, что мы попивали в Доме литераторов, вино, которое навсегда теперь связано для меня с этой удивительной девочкой.