С легким лязгом на пол упал нож.
— Плохо ориентируюсь, темно, — в осипшем вдруг голосе подследственного послышалась паника.
— Пошарьте, подберите… Леня! — позвал следователь помощника. — Принеси-ка свечку на минуту, а то тут черт ногу сломит.
Тревожное мерцание слегка озарило удивительную картину на старинный сюжет: русскую печь, лавку, бревенчатые стены, лица словно в масках, с провалами глаз, дощатую крышку люка… в центре поблескивал нож.
— Ну, смелее!
Божественный Юлий подобрал нож, держа его за кончик рукоятки кончиками двух пальцев.
— Как это ни постыдно, — заявил с гримасой, — должен признаться, что от острых предметов мне становится не по себе.
— Может, вы и крови боитесь?
— Истинная правда! — Громов с облегчением положил орудие убийства на кухонный стол. — В нормальном состоянии я б цыпленка не зарезал, но тогда мне было море по колено, — ниспровергатель классики сыпал самыми забубенными фразеологизмами. — И вот сейчас, на месте преступления, меня наконец осенило!
— О чем вы?
— Гипноз! Ей-богу! Однажды Ладушка придумала новую игру — спросите у нее, спросите! — и уговорила Марину. Та помолилась то ли сатане, то ли матери сырой земле… неважно. Важно то, что я все забыл.
— Все?
— Все, что касается Тихомировой. Мы с ней как бы заново познакомились. Такая свежесть чувств вернулась. Через неделю — не по моему хотению, а по бабкиному велению — чары развеялись.
— Так вот кто повлиял на ваши «тексты»! — вырвалось у меня. — А ту неделю вы помните в подробностях?
— Как бы сказать — в редких вспышках, будто в проблесках молнии. Вдруг — лицо Ладушки и мой ужас: кто такая?.. красное вино просвечивает, точно кровь. В общем, как теперь: помню блеск ножа и как я его вонзил…
— Хватит! — вмешался Быстров. — Берите нож.
По знаку следователя Юлий прошел в красную комнату; «камера» за ним; мы столпились в дверях.
— Что было дальше?
Громов пожал плечами.
— Скажите, разве в вашей практике такого не случалось: проспавшись (в моем случае еще и гипноз!), преступник ощущает провал в памяти?
— Случалось. Что мне — вас напоить или загипнотизировать, чтобы правды добиться?
Абсурдист наконец взорвался, швырнув нож на пол:
— Абсурд! Я им должен доказывать, что я убийца! Да почему такое недоверие ко мне, к моим словам?
— Есть такой момент, — признал майор. — Не убеждает меня ваше рвение.
— Это субъективный фактор.
— Согласен. Может, я неправ.
— Я знаю, чего вы добиваетесь! Вам мало моего признания, вы хотите повесить на меня убийство юноши. Но Бог видит: я виноват только перед возлюбленной моей!
Прозвучало с предельным отчаянием, очень искренне; однако не произвело впечатления на ласкового следователя, который поинтересовался жестко:
— И куда вы ее дели?
— Кого?
— Убитую возлюбленную.
Юлий вдруг опустился на колени, облокотился о тахту и зарыдал.
Смертью пахнет
Я вез Страстова в Холмы, воспользовавшись оказией проникнуть на дачу, где обещан сегодня «совет друзей». Молчание прервал он:
— Какой мрак!
— Что именно?
— Да та красная комната в духе первого декадента Эдгара По.
— Я ее называю «пурпурной».
— Темно-багровая… Пожалуй. Драгоценная античная краска из пурпуровой улитки.
— Вы там раньше не бывали?
— Лада не в моем вкусе. Я люблю целомудренных женщин.
— И все-таки вы не ответили на мой вопрос.
— Не бывал. Ее проза с дамским, понятно, оттенком, но в целом — здравый крепкий психологизм. Даже в последние десять лет она, не в пример многим, не унизилась до истерии и извращенства. И надо же — такое «подполье»!
— Выходит, благопристойное творчество компенсировалось развратом жизни.
— Чаще бывает наоборот, — обронил Тимур.
Больше всего меня сейчас интересовало: как фотокор сумел получить приглашение на дачу… а может, и благословение на брак? Но, в качестве «сплетника», я и заикнуться об этом не смел. И опять молчание нарушил он:
— Где тут местная нечистая сила живет? Давайте заедем.
— Зачем?
— А я ее сфотографирую.
Мы как раз спускались с холма, влача за собой шлейф пыли.
— Колоритная избушка — тот же стиль, что и в лесу! — Страстов щелкнул «Никоном».
Во дворе хозяйки не было, котик так и лежал в траве, отмучился, видать, бедняга. А изба — я подергал за железную ручку — заперта изнутри.
— Марина Петровна! — позвал громко и — шепотом: — Ведь дома, ведьма!
— Что-то здесь смертью пахнет, — тихо откликнулся фотокор; да уж, у него нюх натренирован… впрочем, у меня тоже.