Батюшка кивнул и погладил Манечку по голове, точно ребенка.
— Вдруг — голос издалека, одно невнятное, но почему-то ужасное слово.
Я подсказал:
— Мур — умер.
— Умер, — повторила Маня. — Мне было страшно выйти из избушки.
— И ты задержалась на кухне? На крышке люка?
— Может быть. Но Юлу надо было отнести к папе. Я вышла, кто-то по тропинке идет к дому.
— Кто?
— Я ведь думала, ты, я только шаги слышала.
— Ты слышала шаги Моравы, она звала кота: «Мур!» А я был в погребе.
Мы разом нагнулись и взглянули друг на друга с напрягом, да, но не с тем, обреченным («Ты убила!» — «Ты убил!»), а с разгоравшимся доверием. Возможно потому, что между нами старый батюшка молча перебирал четки и наши страсти разбивались, не сталкиваясь, как о скалу.
— Я решила, что это идет убийца, и повернула назад, за дом.
Во мраке (я помнил тот лесной мрак на задворках, за сараем, за малинником — конец света!) чудилось, что за ней гонится убийца, она спешит из последних сил, как вдруг земля под ногами разверзается и затягивает ее вместе с трупом в ледяную глубину. Воды? Грязи.
— Нас с Юлой затягивала густая жижа, мне уже по грудь, и тогда… — Маня замолчала, я поднялся и встал напротив, но она меня даже не заметила. — Тогда я ее отпустила, оттолкнула, чтоб освободиться, и протянула руки.
Она протянула руки, молча умоляя кого-то о помощи, и почувствовала в пальцах живую листву, струящуюся сверху, тонкие ветви. Схватилась, подтянулась, сорвалась — и ее накрыло липкой грязью с головой. Но какая-то попытка удалась, она выползла в кусты, начала потихоньку подниматься. Звездный прогал меж древесными ветвями наполовину загораживала тень… тень человека, она шевельнулась. Маня бросилась бежать назад, на огонек к окошку…
— К решетке приблизилось чудовище. Я тебя называл: прекрасный демон.
Мы пристально смотрели друг на друга.
— Я увидела, как ты вытираешь нож. И позже, когда все забыла, эта картинка (ты в такой позе — слегка нагнувшись) раза два всплывала при виде тебя, как фрагмент сна.
— Понятно. А когда ты все забыла?
— Наверное, когда бежала через Чистый лес.
Вот в чем сокровенный смысл названия — Чистый. Она бежала, подгоняемая ужасом безумным, через росистые поляны, осинник, овраги и бурелом, через сплетенья стволов, сучьев и веточек с мокрым от росы майским пухом — глаза не видели в темноте, а плоть ощущала и очищалась. Слабый просвет — и вот осветился весь ландшафт, луна рассталась с облачком, озарила крест на колокольне. Маня пошла туда, но калитка и ворота были заперты.
— Ты пошла в храм?
— Бессознательно. Я плакала и говорила: Господи, почему я здесь, как я очутилась на опушке, мне страшно… Лес меня исцарапал, истерзал, но очистил от болотной грязи и заставил забыть.
— Старуха заставила, наверное, ты ее видела в кустах. А как же кровь на сорочке?
— Она длинная. Когда я вбежала в заросли, то запуталась и упала. Пришлось подобрать подол, я прижала материю к груди. Той ночью кровь на рубашке я не заметила. И Тимур не заметил.
— За него не ручайся, Тимур человек наблюдательный.
— Так ведь ночь. Во всяком случае, вида он не подал.
— Но, наверное, рассказал об этом твоему отцу. Старцев хотел убить старого развратника, как вдруг сменил гнев на милость.
— Я обещала папе, что не выйду замуж.
— Ты всегда отца слушаешься?
— Всегда.
«Ну, это мы еще посмотрим!» — подумал я и вернулся к «делу»; уж который день разжигали меня нетерпение и азарт.
— Кстати, фотокор мне очень нужен… Отец Киприан, можно Мане побыть у вас? Боюсь, она в розыске.
Батюшка, не отвечая, бросил на меня выразительный взгляд; Маня поднялась, покорно опустив голову. Я обернулся: в калитке, как вратарь расставив ноги, стоит ласковый дядя Степа.
Запах плесени
Я быстро подошел и зашептал лихорадочно, что Маня может показать место захоронения… она не виновата, разумеется, но…
— Все растрепали? — прошипел дядя Степа.
— Про отпечатки я ни слова…
— Ладно! С вами мы потом разберемся, — и тут же задушевно заулыбался: подошли батюшка с Маней. — Надеюсь (улыбочка еще та!), наручники нам пока не понадобятся?
Заговорил отец Киприан — по контрасту — со страдальческой серьезностью:
— Эту девушку я знаю с ее раннего детства, Степан Сергеевич. Она не убийца. Мария хотела помочь своей сестре, но в результате попала в трясину.
— В нравственную трясину, — уточнил следователь. — Кирилл Константинович, каждый делает свое дело, правда? — и заторопил Маню (и я, понятно, не отставал) к знакомому мне уже микроавтобусу в конце села. Где еще дымилось логово Марины Моравы, тяжко тянуло гарью и душком обгорелого мяса. И где нас поджидала неминуемая встреча.