Но Павлу было не до прадеда и совсем не до ветхозаветного генерала.
– Когда, говорите, ушли ваши сослуживцы?
– Дней пять как…
Оспин задумался: возникала опасность, что таинственный город найдет не он, посланец вождя, а эта пехтура… С иной стороны: судя по описанию моториста со «Скобелева» охрана городка была небольшой, может одна-две сотни. С тех времен утекло много воды, и вряд ли гарнизон стал больше, но помощь может пригодиться…
– Выступаем завтра же на рассвете… Мне надо, чтоб вы помогли составить маршрут.
Комбат кивнул: это можно, составим…
Тут неуверенно заговорил комиссар:
– Я бы хотел остаться здесь, в городе, дабы осуществлять здесь политическое руководство на месте. Наверняка остался какой-то остаточный буржуазный элемент, который нужно выявить и со всей строгостью революционного времени…
Ага, как же. Держи карман шире.
Теперь Павел решил, что так просто он политического руководителя не отпустит.
– Товарищ комиссар… Сейчас начинается самый ответственный участок пути. Дело, конечно, ваше, но учите: я позже поставлю вопрос об оставлении вверенной части, о том, что часть осталась без политического руководства на месте.
– Да зачем оно вам! Вы и сам – член РСДРП с партийным стажем, больше чем у меня! И мандат за подписью Ленина!
– Что ж… Доверие ваше оправдаю. И доверие Ленина также… После – я возвращаюсь в столицу, а так как вы останетесь здесь – будем прощаться…
Комиссару не хотелось снова выходить в степь, в зиму с таким страшным холодом и ветром. Но еще меньше хотелось оставаться в этом завалящем городке. А вот попасть в столицу – хотелось.
Наживка оказалась проглоченной, комиссар кивнул:
– Я с вами… Я тоже хочу оправдать доверие Ленина.
Образок
В себя Андрей пришел от ведра воды, выплеснутой в лицо.
Немыслимо болела голова, словно после грандиозной попойки. Неожиданно это показалось Андрею логичным: всю страну кружит словно в пьяном угаре – должно же хоть у кого-то наступить похмелье.
Данилин осмотрелся. В комнате, кроме него имелось четыре человека. Главным был, очевидно, человек в кожаном бушлате. Имелись еще двое солдат и какой-то очкарик.
За окном стремительно темнело. На улице было видно солдат, будто бы пехотный батальон. Напротив стояла небогатая сельская церквушка. Над входом в нее ветер трепал красный стяг.
Было холодно даже в доме. На окне мороз рисовал неприличные рисунки.
Комбат смотрел на Андрея, тот глядел на комбата. Странно, но полковник Данилин совсем не чувствовал ненависти к противнику. Ведь тот просто оказался хитрее, искуснее. А вокруг шла война, пусть и гражданская, но все равно – работа для солдата. Ничего личного, только работа…
К тому же этот вчерашний унтер-офицер, одетый в шинель со споротыми погонами решил часть недавней проблемы. Теперь только он, Андрей, знает… Знает… Знает о чем?
Болела голова.
– Кто вы такой? Откуда вы?.. – вопрошал комбат.
– Андрей… – фамилия уже далась труднее. – Данилин.
– Ваше звание?.. – спросил комбат, сверяясь с бумагами.
Попытка вспомнить обернулась вспышкой головной болью.
– Ничего не помню… Ничего… Голова болит очень…
Комбат обошел вокруг Андрея, осмотрел его словно диковинное животное или скульптуру. Заметил медальон на шее, открыл его. Увидел фото Аленки, Фрола и Арины.
– Твоя семья? – спросил комбат.
Андрей посмотрел на лики смутно знакомые…
Пробормотал:
– Не помню. Не помню…
– Что с ним? – спросил комбат у присутствующего очкарика.
– Может быть – потеря памяти. Амнезия, – ответил тот.
– Гхм… Любопытственно. И когда он вспомнит?
– Может – сегодня же. Может – никогда.
Комбат задумался, но ненадолго.
– Отправить в штаб к генералу Духонину! – распорядился он. – Никакого толку с него. Не буду я ждать, пока он что-то вспомнит. Ты уж прости, только прямо сейчас мы тебя не расстреляем. Ночь на дворе, а вести к проруби далеко. Пристрелить тебя у порога – так ведь волки расплодились без меры, к чему их сюдой приваживать. Живи до утра – так и быть, ну а далее – прости-прощай.
Очкарик вздрогнул: Николая Николаевича Духонина убили еще в семнадцатом году. И, ежели у него имелся штаб, то где-то там, на небесах…
– Петя… Петруша… Это неправильно… – забормотал очкарик. – Он же ничего не помнит. Он новый, чистый человек. Tabula rasa. Чистая доска! А ты его – расстрелять!