— Понятно, брате. Ясно, Юрий Васильевич. Всё нормально сделаем, — Глинский, уставший стоять тут на холме и ничего не делать, с радостью взялся выполнять поручение. Может, ему и не почину, он первый воевода полка Правой руки, считай, третий человек в войске, а тут разведка тремя сотнями поместных, но в этом как раз войске воеводы не чинятся. О деле думают, а не о чести. Будет победа над таким сильным и многочисленным ворогом и честь сама в гости пожалует.
Уже через десять — пятнадцать минут два всадника Глинский и его сотник Афанасий Якимов добрались до леса. Всадники потому, что мародёры — они же послужильцы из поместной конницы поймали на поле десяток коней и привели к холму, воеводам передав. Кони не для княжеской конюшни, но сейчас нет других. Ещё через полчаса из леса стал выдвигаться отряд.
Боровой навёл трубу на дальний край поля. Далеко, толком ничего не видно. Вроде нет чёрной кляксы. Все татары с поля уже убрались. Выходит, нашли, кого искали, и с ним усвистали назад к Девлет Гераю. По летописям хан потерял в битве у Судбище двух сыновей, при этом один из них — калга, то есть наследник. Вот интересно, если предположить, что на поле разыскивали царевича убитого, это один из тех двух или двоих убили там, а сейчас он третьего подстрелил? А ещё интересно, а сколько у хана вообще сыновей? Если Борового память не подводит, следующими двумя крымскими ханами станут по очереди сыновья Девлет Герая. А сам он помрёт через двадцать с чем-то лет от чумы.
Чума? Чума — это интересно. Как, впрочем, и оспа. Над этим стоит подумать.
Изображение Девлет Герая на турецкой картине XVI века
Событие двадцать восьмое
Хан стоял возле жеребца, поглаживал его по чёрной, как сажа, шелковистой гриве и переводил взгляд с Юсуф-бека на Ибрагима — сотника кэшиков. Вернулись они почти одновременно, может старый его наставник — аталык на пять минут раньше. И известия у обоих были не просто плохие, они были ужасными. За такие дурные вести, принёсшему их, отрубали голову. Но не казнить же своего наставника, которого он почитал за место отца. Ибрагим же вообще был его молочным братом. Именно мать Ибрагима Зульфия-ханум вскормила своим молоком Девлет Герая.
— И вы сбежали с поля боя? — наверное, хан попытался усмешку изобразить на круглом щекастом своём лице, но губы кривиться не захотели, вытянулись в линию и на перекошенном лице появился оскал вместо усмешки.
— И мы сбежали, о великий хан. Не кричали иблисы. Не слышал я. Стреляли пушки. Мы даже не смогли подъехать к стоящим цепью неверным. Я не понимаю, как они это сделали, но их пушки стреляли не ядрами. Они стреляли взрывами и каждый взрыв убивал десяток воинов. А стреляли сотни пушек. Теперь к ним вообще не подобраться, всё поле устлано трупами лошадей и твоих воинов, о великий хан.
— Мы принесли твоего сына… мы принесли царевича… Его останки. Они, проклятые урусы, эти безбожники стреляли по нам этими взрывами, когда кэшики искали тело Адилема Герая. Два раза они попадали в нукеров из этих взрывов, но прибегали новые воины и продолжали нести с поле тело царевича…
— Стойте! Хватит! Сколько воинов погибло? — отвернулся от ближников хан.
— Много, о Великий хан. Не меньше тумена. Всего не меньше тумена, сейчас больше трёх тысяч.
— Не трясись, Ибрагим. Аллах прогневался на нас. Это не наша битва. Нужно уходить на закат и там уже поворачивать в степи. А ещё я хочу знать всё о том, как урусы оказались на нашем пути, и что это за пушки такие, которые стреляют взрывом. Нужно добыть несколько пленников. Мы уходим на закат, а ты Ибрагим остаёшься здесь со своими воинами и кружишь вокруг урусов. Обязательно найдётся глупец, что отобьётся от стада.
— А Адилем Герай? — напомнил хану Юсуф-бек, поёжился под взглядом хана, но напомнил.
— Конечно, аталык, мы сначала предадим земле тело моего сына. Найдите хороший холм.
Треск, раздавшийся с юга, был непонятен. Редкие такие звуки, словно кто ветку переломил довольно далеко от тебя. Тем не менее, он, этот звук, повторялся и повторялся.
— Это выстрелы из пищалей! — хлопнул себя по выбритой голове Ибрагим.