Я взял зеркало и долго разглядывал свое изображение. Моя физиономия, когда-то круглощекая, теперь вытянулась, нос, прежде нормальный, теперь казался непомерно большим, глаза тоже увеличились и будто впали. Только губы не изменились, подбородок с глубокой ложбинкой слегка выдался вперед, что придавало мне вид сильного человека, который знает, чего хочет. В моих глазах горел странный огонь.
— Да, деда, ты прав, кажется, и в самом деле осунулся.
— Это плохо, что ты похудел. Твоя мать несколько раз приходила ко мне и жаловалась, что ты даже не пишешь. А теперь, когда ты приехал в таком виде, могу себе представить… — снял с огня мамалыгу и выложил ее на стол. Его лицо обволок густой пар. Дед вдохнул полной грудью, повернулся к плите и, поставив чугунный котелок на место, влил воду из ведра.
— Она видела плохие сны про тебя…
— Знаю, да ведь сны и есть сны. Я, например, не верю в них.
— Я тоже не верю, однако часто предчувствия возникают во сне. Мне сказал это один старый доктор, живший у нас после войны. И потом твоя мать вряд ли протянет еще три-четыре года, у нее ведь та же болезнь, что и у бабки. Бабка так же чахла, чахла, маялась с поясницей, пока не отошла одной весной. Так что ты уж не огорчай ее. Она, бедняга, и так наказана. Отец твой уже успокоился, постарел, понимает, что матери недолго осталось, но раньше, когда она была молодой, ты и сам помнишь, он много фортелей выкидывал… Матушка твоя только тогда и поняла, что не надо было ради него из дому сбегать.
— Это — любовь, дед, — ответил я, горько улыбаясь.
— Может быть, и ты из-за любви так похудел? — засмеялся он, и, не дожидаясь ответа, стал приготавливать свой столик и спросил о моей худобе больше для проформы.
— Деда, как бы ты поступил, если б снова помолодел и у тебя было две девушки? Одну бы ты любил, а она тебя нет, а с другой — все наоборот. На ком бы ты женился?
Он разрезал мамалыгу на четыре части, выложил яичницу на тарелку, принес в миске овечью брынзу, почистил несколько луковиц и налил два стакана вина, подогретого вместе с красным перцем и подслащенного ложкой золотого меда.
— Ни на одной, ни на другой, — ответил он, хитро улыбаясь.
Мы сели на стол, подняли стаканы с вином, дед еще раз лукаво подмигнул мне и поинтересовался:
— А она красивая?
— Кто? — я прикинулся, что не понимаю.
— Та, которую ты любишь, а она тебя нет?
Я только кивнул, не находя слов, чтобы описать красоту Лии.
— Ну ничего, та, которая тебя полюбит и которую будешь любить ты, окажется еще красивей, поверь мне, — улыбнулся дед.
— Я тебе верю.
— Тогда выпьем в ее честь.
— Выпьем, — радостно и облегченно согласился я, ощутив, какой огромный груз свалился с моей души.
Мы скромно поужинали с дедом, допили вино и погрызли жареные орехи — давно забытое лакомство.
После ужина завязался непринужденный разговор. В конце концов я был вынужден рассказать деду кое-что о Лие.
Поздно вечером, когда я вернулся домой, мама еще не спала. Глаза ее блестели от страдания и боли, она стонала, крепко сжимая побледневшие губы. Я почти не спал всю ночь, прислушиваясь к стонам матери и злому вою ветра, кидавшему в окна обледенелые снежинки.
Утром я сказал матери, что мы поедем на консультацию. Но она даже не захотела слушать.
— Не хочу в больницу, они меня обязательно уложат, да скажут еще, что ничего у меня нет. Уж я-то их знаю, — если находят неизлечимую болезнь, говорят, что ничего у тебя нет.
Почти силой я отвез ее в райцентр, за двадцать километров, а к вечеру вернулся домой один.
Мы остались вдвоем с отцом. Виноградник был вскопан, деревья в саду давно освобождены от плодов. Кое-кто из односельчан еще ходил в питомник, для прививки саженцев, но отца никто не звал, поэтому он не давал мне скучать, постоянно отыскивал работу по хозяйству.
Однажды вечером мы вместе пошли к деду и, слово за слово, они стали обсуждать меня — мол, я уже старый, все мои сверстники давно переженились, а у некоторых — по два ребенка, а один — так уже во второй раз женился. Дед говорил, что всему свое время, а отец — что оно давно подошло. Дед возражал, что одному срок — в восемнадцать лет, а другому в тридцать, но отец твердо стоял на том, что время обзаводиться семьей наступает, как только под носом появляется пушок.
По дороге домой отец продолжал меня поучать:
— Я, Кристиан, дураком был, так ведь по тем временам человек вроде меня был что мошка, гонимая всеми ветрами… Вся наша любовь была земле отдана. Сегодня все по-другому, ты больше не раб земли, а хозяин. А хозяин — это хозяин. Он милует, он наказывает, он берет, он и дает. Так что, если надумаешь жениться, бери девушку, которая тебе самому по вкусу придется…