- Хорошо? - вопросил он.
Жених приблизил неверный взгляд свой к тенистому саду, пролегшему между Лизиных молочных и стройных ножек. Ноздри его затрепетали, уловив терпкий аромат пылкой цветущей юности.
- А ведь хорошо! - согласился он.
И как хорошо! - согласимся и мы, любезный мой читатель, допустив глаза свои — исконно зоркие, или увенчанные моноклем, старчески слезящиеся или горящие младым огнём — до зрелища сей девичьей прелести. Место и в самом деле было хорошо, и Лиза знала это. Многажды она, встав с утра пораньше, после жаркой ночи туманных и трепетных грёз, ступала к зеркалу и долго осматривала себя, кружась и потягиваясь, и вставая на цыпки, и приподнимая и без того высокие грудки свои, и оглаживая спелую попку свою и тревожа быстрыми пальчиками райские кущи, кои однажды должны были стать усладой мужскому естеству.
- Что ж, - трезвея и загораясь взором обратился Пал Дмитрич к Андрею Степанычу, - оно, может, и правда, тестюшко? Сорвать? Пока не завял.
- Сорвать, сорвать, непременно сорвать! - возликовал Андрей Степаныч, припадая к цветку влажными своими губами и запечетлевая на нём долгий прощальный поцелуй. - Сахар! - констатировал он, с сожалением отрываясь от сладчайшей Лизиной плоти. - Порода!
- Стыдитесь, папенька! - едва слышно прошептала Лиза, вздрогнув и вдруг ослабев коленями и чувствуя только, как вспыхнуло всё внутри у неё.
- И правда, что ж ты это, отец родной! - сказала Варвара Сергевна, скручивая пачку ассигнаций в тугую трубочку и закладывая её в лиф. - Лизонька-то не маленькая уже, чтоб её туда целовать.
А Пал Дмитрич уже подступал к Лизе, выпростав из-под штанов своё естество, кое на взгляд оказалось совсем не таким, как она себе представляла, но огромным, толстым и беспокойным — оно непрестанно подёргивалось, будто жаждало оторваться от хозяина своего, дабы поскорей погрузиться в сладостную влагу и негу гостеприимной девичьей плоти, коей насладиться алкало немедля.
Быстро подхватив, руки Андрея Степаныча и супруги его, положили Лизу тут же, на пол, на ковёр, в средине коего тугобедрые дриады томно возлежали на берегу греческой реки, название которой сокрыто в веках.
«Да что же это, - подумала она, чувствуя, как отцовы руки раздвигают её ножки, слыша шёпот матушки «Ничего, Лизонька, ничего — один раз только, а потом — благодать господня». - Да что же это... Неужели вот так всё это и бывает?»
Что-то твёрдое упёрлось ей под живот, поползло вниз, нащупывая, намечая.
- Не помочь ли вам, Пал Дмитрич? - игриво вопросила Варвара Сергевна. - Не указать ли вашему молодцу дорожку в пещеру райского наслаждения?
- Нет, - пропыхтел конезаводчик. - Я сам, сам.
- Да что-то как-то не шустёр он у вас.
- Сейчас... сейчас...
Больно почему-то совсем не было. Что-то очень большое вдруг заполнило Лизоньку изнутри, всю, до самой последней частички её — заполнило и распёрло и напоило сладкой истомою, заставив вздрогнуть и вскрикнуть и податься навстречу...
«Почему же не больно? - ещё успела подумать она. - Где же целка-то моя?»
Сладостно ликовал свиристель, воспевая наступающий полдень, выплетаясь из общего птичьего гомона. Нежная пенка облаков, будто брызнувшее на небо молоко из сосцов матери божьей, сулила жаркий день и потом добрый вечер, медленно угасающий, дышащий запахами сада и соловьиными трелями. Напоённый медовым дыханием кашек, медуниц, пижмы, в кои подмешана была острая нотка навоза с конюшни, тянкий припах пирогов с капустою и с яблоком, горьковатый дымок самовара, уже гудящего под нос песню свою, ветерок забежал в беседку, покружился вокруг тонкого Лизиного стана, приобнял, лобызнул нежную раскрасневшуюся щёчку.
Лизонька отошла ото сна, выпрямилась, потянулась, подняла упавшую с колен книгу. Улыбнулась и покачала головкой над обрывками сновидения, что кружились и стелились, подобно паутинке, уносимой ветром. Погладила живот свой, в коем ещё сладко подрагивало что-то и спускалось истомою в ноги. Поднялась.
Во всей прелести своих шестнадцати лет, с той грацией, которая достигается не опытом и сноровкой опытной в сведении мужчин с ума женщины, но единственно молодостью и природной непосредственностью, пошла она по тенистой тропинке, пролегшей меж яблоневых, грушевых и сливовых дерев, меж душистых цветочных россыпей — к дому, чья нагретая солнцем крыша звала и манила укрыться под уютной сенью своей от наступающего полдня.
- Ли-и-за-а! - донёсся до неё голос матушки, зовущей к чаю. - Лизонька, душа моя, пироги поспели.
- А я уже здесь, маменька, - отозвалась Лиза, выходя из сада, стряхивая с себя дурман странного своего сна, что стелился за нею подобно тонкому шлейфу духов.
Господи, господи, как же хорошо жить!
- Вот и славно, - Варвара Сергевна пошла навстречу, обнять любезную дочь свою. - А к нам Пал Дмитрич пожаловали. Заперлись сейчас с папенькой твоим. О тебе говорят, помяни моё слово.
- Что?! - Лиза так и замерла на месте.
- Вишнёвой спросили, - не замечала матушка её растерянности. - Ох, чувствую, батюшка наш нарюмашится опять в сивку-бурку...
(с) 2013, Луговой П.А.