Наталья с этих пор стала избегать встреч с Макаром, да он теперь уже и сам реже стал показываться среди рабочих. Или уезжал в Подгорное, или сидел у себя в новой, крепко сделанной избе, — конторе.
Прииск разрастался. Строилось большое здание для паровой машины. Подвозили бревна, стучали топоры во многих местах; качаясь, пильщики распиливали бревна на тес, и новые крепкие, один за другим, вырастали дома, домики, амбары.
Наталья сторонилась всех. Только в Ефимке она находила чистые мысли, чистые желания, подчас смешные… и весь он казался смешным, веселил ее.
Иной раз в обеденный перерыв Наталья и Ефимка уходили на лужайку отдохнуть на солнышке. Она клала его вихрастую голову к себе на колени и с материнской лаской говорила:
— Ну-ка, давай я тебе в голове поищу.
Прижавшись к ней, как к родной матери, Ефимка слушал и засыпал. Наталья бережно перекладывала голову спящего мальчика с колен на землю, а сама, растянувшись на траве, подложив руки под голову, смотрела в небо. Белые облака огромными клубами плыли в голубой синеве друг за другом, уходили к краю неба и там толпились стаями, образуя плоский, глыбистый свод. Хотелось думать, что завтра или сегодня вечером должна произойти какая-то перемена. Такие мысли стали посещать ее чаще и чаще, но перемены не было. Жизнь, серая, однообразная, шла день за днем.
Раз, улучив минуту, Макар остановил Наталью.
— Наташа, стой, погоди!.. Поговорим давай!..
— Не тронь меня, Макар Яковлич, — что я тебе?..
— Ну что ты, как чужая стала. Значит, совсем шабаш выходит?
— Да, шабаш!..
Макар схватил ее в объятия. От него пахло водкой и табаком.
— Оставь, говорю! — крикнула Наталья.
— Ну, что… какая ты!.. Боишься, поди, что выдавлю?..
— Не выдавишь, а брось свое озорство!
Макар отошел.
— Слушай, Макар Яковлич, моя последняя просьба к тебе.
— Какая?..
— Увези меня в Подгорное, или дай лошадь, меня Ефимка проводит.
— Зачем тебе в Подгорное?
— Да так, надо мне… Тошно мне здесь. Уйду я.
— Куда?..
— Уйду совсем с рудника.
Макар встревожился. Он молча смотрел на девушку, не зная, что сказать… а когда взгляд встретился со взглядом Натальи, он не мог его выдержать и отвел глаза. Он почувствовал нестерпимую, тоскливую боль. А Наталья попрежнему прямо смотрела на него грустными глазами.
— Ладно, — решительно сказал Скоробогатов, — завтра поутру.
— Ты только в бричке… пожитки кой-какие надо захватить, — сундучишко с тряпьем.
Макар круто повернулся и, широко шагая, ушел. Проходя мимо одного из рабочих, он не ответил на приветствие, а у казармы сердито пнул пеструю собаку — Шарика, который, виляя хвостом, с дружеским лаем встречал своего хозяина. От пинка Шарик жалобно и удивленно взвизгнул и, опустив лохматый хвост, тихо побрел вслед за хозяином.
XV
Ранним утром Наталья поехала с Макаром в Подгорное.
Скоробогатов, сидя рядом с ней, упорно молчал, посапывая носом. Порой Наталье казалось, что она едет одна, но запах надушенного одеколоном суконного пиджака напоминал ей о присутствии Макара. У Макара болела голова. Он вчера, не зная зачем, крепко выпил. Когда бричка перекатывала через корявые корневища, проросшие поперек дороги, он кряхтел от острых толчков и молча подхлестывал вожжой мухортого жеребца. Лошадь осторожно спускала бричку в нырки, обегала однобокие ухабы и, прядя острыми ушами, горделиво вскидывала красивую голову, прислушиваясь к шорохам в густых стенах ельника. В стороне Подгорного из-за леса выглянуло солнце, зажигая искры на застывших в утренней росе деревьях.
Чем дальше, тем легче становилось Наталье. Она украдкой посматривала на молчаливого Макара. Ей хотелось заговорить — высказать все наболевшее, но она не знала, с чего начать. Скоробогатов молчал.
«Может быть и лучше, что мы молчим», — подумала Наталья. И, наблюдая, как таяло оторвавшееся облачко, она забылась.
— Ты это с чего взяла, что ты в тягости? — спросил вдруг Скоробогатов.
— Что это, неужели я про себя не знаю?
Помолчав, Макар сказал:
— А если так сделать, чтобы избавиться от этого?
Глаза Натальи испуганно и удивленно метнулись на Макара.
— Чего смотришь? Я ведь дело говорю. Стыд-то на тебе, а не на мне. А по-моему, так того… Залезь на прясло, соскочи однова, и готово.
— Ты это как, шутя или взаправду?
— Знамо дело, взаправду.
— Вот как, — в голосе Натальи была горечь. Она посмотрела на Скоробогатова взглядом, полным обиды, и, тряхнув головой, решительно отрезала: — Нет!
— А родишь, куда ты с ним?..
— А это уж не твое дело, Макар Яковлич!.. Сколько хватит сил, а не брошу… Пусть уж кто другой, а я… Нет!.
Наталья смолкла, закрыв лицо фартуком. К горлу подступали слезы.
— О чем ревешь-то?.. — сухо сказал Макар.
— Нет, я уж больше не стану реветь… Будет. Только обидно… И стыдно за тебя. Черствый ты, безжалостный человек.
— А что мне с тобой за компанию слюни распускать? Не умею я.
Наталья почувствовала в голосе Макара холод, от которого всё в ней точно застыло. Макар сухо добавил:
— И не интересно… может быть, не от меня ребенок?..
— Еще раз скажи, Макар Яковлич… Ты, должно быть, любишь людей обижать. Я же это слыхала от тебя!
Плотно сжав губы, она замолчала, но молчать ей не хотелось. Хотелось на обиду ответить обидой. Сказать такое, чтобы ему стало так же больно, как и ей. Она смело глянула ему в глаза, заговорила:
— Ты не беспокойся… Мне тебя не надо. Не вяжусь за тобой. А ребенка своего убить не дам ради твоей прихоти. Ты женись… за тебя богатая пойдет, а я… Воспитаю… Не нужен ты мне… и тебе не покажусь, только довези меня до Подгорного.
Макару стало досадно, стыдно. Смотря в сторону, он замолчал, чувствуя, что слова Натальи били его, как молотком по черепу. Потом он беспокойно завозился, привстал на сиденьи. Подобрав вожжи, он лихо закрутил ими над головой и дико гикнул. Лошадь рванулась. Коляска дробно загремела, подпрыгивая по каменистой дороге. Наталья, крепко держась за бричку, испуганно крикнула:
— Ты чего это делаешь?
Но Макар молчал. Он во весь опор гнал, взмахивая вожжами, стиснув зубы. Удар за ударом сыпались на взмыленный круп лошади.
Такие бешеные приступы не однажды приходили к Макару, пока они ехали в Подгорное. Он то притихал, втянув голову в плечи, то, как ужаленный, бил лошадь, гнал по пыльному тракту. Когда въехали в окраинную улицу селения, он привернул к кособокой гнилой избушке, где жила Кашевариха, — толстая, рябая баба, втихомолку продававшая водку в «котомочной». Выпив с жадностью стакан водки, он поехал к базару.
— Куда ты поехал? — спросила Наталья, — ты довези меня до дому-то.
— Молчи знай. — не глядя на нее, ответил Макар, — Поедем куда повезу.
Он заметно повеселел. Подъехали к мануфактурному магазину. Привязывая к столбу лошадь и смотря на Наталью исподлобья, он проговорил:
— Вылезай, давай!
— Куда?..
— Тебе говорят, вылезай, зайдем в лавку!
— Зачем?..
— А это мое дело. Айда, знай!
Вошли в магазин.
— Давай, выбирай, чего тебе глянется.
Макар окинул взглядом полки, туго набитые товаром.
— Ничего мне не надо, — сдвинув брови, ответила Наталья.
— А я говорю, выбирай, не ломайся. Я хочу так — гостинец тебе… Значит, ты не отнекивайся… Эй, ты!.. Как тебя?… Чего встал?.. — Крикнул он тщедушному, рябому подростку-приказчику. — Кажи, давай товар. Давай кашемиру!.. Вот этого!
Кусок за куском летели с полок пестрые ткани. Макар хозяйски командовал:
— Режь этого пять… Этого десять. Снимай вот это!
Неподалеку от него упитанный продавец отмеривал очкастому человеку сукно. Шагнув к ним, Макар взял в горсть черное, тонкое сукно и спросил:
— Почем этот товар?..
Продавец, не обращая внимания, продолжал мерять, разговаривая с покупателем.