— Ну что? — спросил тот.
— Не дает, завтра, говорит.
— Э, стерва старая! Угости… даст… Ей-богу, даст… Чо те стоит — пустячки, — хитро посматривая на Скоробогатова, сказал Ахезин.
— Угостилок-то нету, Исаия Иваныч, — почесывая в затылке, проговорил Яков, ощупывая в кармане сверток с серьгами и с кольцом. — Пронесло, как в провальную дыру. Ты ведь знаешь меня?
— Как не знаю, знаю.
— А ты похлопочи. По старой дружбе… не все ведь это будет!
— Похлопотать, говоришь? Х-хе…
— Ну!..
Исаия, почесывая волосатую щеку, глядел на смотрителя, прищурив один глазок, и что-то соображал.
— Не все ведь это будет, — тихо уговаривал Скоробогатов Ахезина. — Сочтемся когда-нибудь!
— Ну, ладно коли… Посмотрим!
— Я хоша и так согласен, что первый смывок пополам.
Ахезин, закручивая бороду в шильце, засмеялся смехом козлика:
— Х-е-е-е… На посуле-то вы, как на стуле. Ну, ладно, приходи завтра, заверни. А куда тебе, в устье или в вершину?
Яков растерялся. «Как бы не прогадать!»
— Весь-то ложок не отдадут, деляночку только, — сказал Ахезин.
— Ну… ну, на то место, где я сполосок делал.
— Ладно…
Вечером Яков зашел к Сурикову. Избушка его стояла поодаль от остальных строений. На обширной усадьбе с переломанным жердьем изгороди она стояла одиноко, без надворных построек, не похожая на другие, обросшие сараями, крытыми дворами, банями, хлевушками. Никита был незапасливый человек. Он сжег все постройки и теперь допиливал на дрова остатки гнилой стены, которая когда-то отгораживала двор от огорода. Ворот тоже не было. Они давно сгорели в печи. Единственным пристроем к кособокой избушке Никиты были сенцы с небольшой лесенкой.
На крыльце Якова встретила Суричиха.
— Уж не обессудь, Яков Елизарыч. Не запнись у нас, проходи в избу-то.
— Дома Микита-то?..
— А куда он, к чомору денется? Сидит за столом — думает. Вчера налопался где-то, с похмелья капусту жрет.
Яков пролез в низкие двери. Никита сидел за столом у порожней чашки, навалившись локтями на стол и положив на ладони темнорусую голову.
— Здорово, хозяева! — перекрестившись в темный угол, проговорил Яков. — Чего поделываешь?..
— А так, ничего!
— А я к тебе.
— Садись давай, гостем будешь.
В избе было темно. В угол прижалась деревянная кровать, заваленная каким-то тряпьем и грязными подушками. На печке сидела серая горбатая кошка, старательно умывалась, поглядывая на Якова зелеными глазами. Из-под лавки выскочила лохматая, рыжая собачонка и громко залаяла.
— Туба, стерва, — пристрожил Никита. — Хватилась после время брехать… Пшол!.. Мурза!.. Туба!
Собака, ворча, поджала пушистый хвост и залезла под кровать.
— Як тебе за делом ведь пришел, Никита.
— Знаю. Сказывала Дарья!
— Ну, так, как ты думаешь?
— А кто ее знает? Она все блекочет языком-то, носится со своим счастьем. Так это все, бабьи сказки.
— А может, и того?..
— Ну!..
Никите, очевидно, говорить было неохота. Положив подбородок на ладонь, он задумчиво покусывал ногти.
— А я уж заявку сделал. Завтра фитанцию получу, — сообщил Яков.
— Валяй.
— А ты?
— Я?.. А кто ее знает? Можно… Може, и фартнет? Давай. Далеко ли?
— По Кривому логу!
— Знаю. Робил там одинова, от казны разведку делали. Есть знаки. Хотели тут в одном месте шахту ударить, да что-то не стали.
— Ты говоришь, есть?..
— А кто ее знает?.. Были будто, в одном месте больно баско показалось. Оставили. Капитал, говорят, надо — вода… О ту пору на Полденку казна-то поперла, а это место оставили… Баское место. Сколь поденщину-то дашь?..
— А я думал на паях.
— На паях?.. — удивился Никита. — Хы… Чо, я Дарью, что ли, в пай вложу али Мурзу?.. Все мое именье тут.
Вошла Дарья и настороженно прислушалась к разговору.
— Я тебе говорю, что тут на счастки надо, — сказала она.
— А ну тебя, с твоими счастками.
Перейдя к кровати, Никита раскидал тряпье, улегся и, задрав белые босые ноги на стену, стал завертывать цы-гарку. Мурза проворно вскочила и улеглась у него под ногами.
— Ну, так ладно, коли. Значит, ты не согласен на паях? — спросил Яков.
— Не, на поденщину. Сколь положишь, поедем… Заезжай!..
— Ладно.
«Это хорошо, что он отказался робить на паях, — радовался Яков, — буду хозяином! Все-таки лучше, как один-то, а то вдруг, подвезет. Тут делись. Только работник-то уж больно не того… Ненадежный».
Через несколько дней Яков и Никита собрались на Кривой лог. Никита не хотел брать с собой змеиный выползок, но Дарья все-таки ухитрилась — зашила его в полу ватного пиджака. А Яков завязал «сорочку» в тряпицу, прицепил узелок на гайтан ко кресту. Истово крестясь в угол на иконы, он помолился.
— Ну, так простите, благословите, — сказал он на прощанье.
Полинарья удивилась. Такого чинного и смиренного отъезда на рудник никогда не бывало!
Никита уже поджидал его под окном на завалине.
День был чистый, теплый. По небу плыли грудастые, белые облака. Отдохнувший мерин шустро побежал знакомой дорогой. Никита сидел на дне короба, выставив кудлатую голову. Ему хотелось спать после вчерашней попойки. Большие глаза его были налиты кровью и сонно щурились. Яков, весело посвистывая, понукал мерина:
— Но, но, милый! Ну-ка, сердешный мо-ой!
Завернув в переулок, они выехали в соседнюю улицу.
Вдруг Скоробогатов погнал лошадь во весь мах. Телега запрыгала по ухабам, Никита проснулся, открыл глаза и удивился. Яков беспокойно ерзал и размахивал вожжами.
— Ты чего это, Яша?.. — спросил он.
Яков обернулся:
— Да попа черти несут… Прямо через дорогу прет долгогривый.
— Ну, леший с ним, пусть идет!
— Как бы не так! Но, ну! Да ну ты, сволочь!.. — понукал он мерина.
Когда проехали, Яков облегченно вздохнул:
— А маленько не перешел дорогу. Чорт, пра!
Никита опять заснул.
Когда выехали на тракт и перевалили первый пригорок, Скоробогатов успокоился:
— Может, ничего! — Но вдруг глаза его устремились вдоль тракта, и он неожиданно остановил лошадь.
— Тпру!.. Ну, уж это совсем на-згал вышло!
Вдали, взлягивая задними ногами и останавливаясь, насторожив уши, перебегал дорогу заяц. Яков круто повернул лошадь обратно.
— Да не проклятая ли скотина!.. Ох!.. Вот день какой издался… Тпру!.. Там поп, а здесь косого дьявола черти вынесли.
Никита спал и не подозревал, что его снова везут в Подгорное.
Когда въехали во двор, Яков разбудил Никиту.
— Никита, вставай!
Тот открыл дикие, заспанные глаза.
— Но, неуж приехали?
— Приехали, вылезай.
Никита удивленно обвел глазами двор Скоробогатова. Потом тревожно сел и перекрестился.
— Да воскреснет бог и расточатся врази его, — пробормотал он.
— Чего ты молитвуешься, думаешь нечистая тебя завезла? Вылезай, приехали, — распрягая мерина, сказал Яков.
— Так это как, пошто?..
— А так. Не поедем… Завтра с утра надо. Всю дорогу невезучка, — зайца на дорогу леший вынес.
Никита неуклюже вылез из короба. Почесывая волосатую щеку, он бессмысленно смотрел на Якова.
— Что ты? Опупел, што ли? Иди высыпайся, а завтра чуть свет выедем, пока дрыхают все.
Но на другой день не выехали: Никита лежал у себя в огороде мертвецки пьяный. Только уже на третий день Скоробогатов и Никита на заре, благополучно миновав Подгорное, уехали на Кривой лог. Построив на скорую руку на склоне увала полуземляной полубревенчатый балаган, они принялись с лихорадочной поспешностью бить шахту.
III
На Кривом логу Скоробогатову не повезло. Хотя золото и было, но заработок оказался плохой. При каждом сполоске у Якова таяла вера в богатое содержание логов. А Никита, стоя на вороте, скучал. Он лениво доставал бадьи с песком, посматривая на дорогу, которая вела в Подгорное.