XXV
Когда Скоробогатов узнал, что Малышенко посадили в тюрьму, он возмутился:
— Это за Казанка-то?.. Да за него только три пятницы молока не похлебать!
Он сейчас же приказал запрячь лошадь и отправился в Подгорное.
Первым долгом заехал к Маевскому.
После ухода Марии Петровны в доме Маевского жизнь заметно изменилась. Стало неуютно. Деловой, строгий тон исчез. В доме веяло чем-то легкомысленным, несерьезным.
Здесь часто собирались сомнительные люди. Со стола не сходили бутылки. Азартно играли в карты. Настя, измятая, напудренная, садилась к роялю и «тренькала». Не раз Скоробогатов заставал ее за этим занятием. Она наигрывала «чижика» и подпевала густым гортанным голосом. И всякий раз ему хотелось подойти и вышибить из-под Насти черный, на точеной ножке табурет. Вышибить так, чтобы Настя полетела вверх ногами…
И на этот раз у Маевского пили и спорили. За ломберным столом, окутанные сизым табачным дымом, играли в карты.
— У меня были пики, и я играл просто! — кричал Боярских — плотный, угловатый инженер. Он сердито хмурил сросшиеся на переносице черные брови и ерошил густые волосы.
В ответ скороговоркой пищал прилизанный хромой человечек в новом сюртуке — судебный следователь Рогожин:
— Вы мало играли, Кронид Захарыч! Вы должны были играть больше. За это вам и пишем на полку.
— На полку ему пишите! — кричал Маевский.
Как всегда, к вечеру он был «на взводе».
— Господа! Господа! Петр Максимович! К вам гость! — старался перекричать всех высокий, костлявый человек с мрачным лицом — прокурор Ануфриев.
Маевский взглянул на Скоробогатова и ответил:
— Ну, это свой, сам найдет, что ему нужно! Настя, прими гостя!.. А, да ну вас ко всем чертям! У меня были две червы и я вистовал.
Но появление Макара спутало игру. Гости с пьяным радушием усадили Скоробогатова за стол. Макар рассказал историю с Малышенко и спросил Маевского:
— Как быть теперь?..
— А тебе чего нужно?
— Мишку жаль — умный мужик. Выручить охота!
— Ну, вот и кстати, — здесь прокурор и следователь.
— Да отвяжитесь, ради бога! Дела эти наскучили, — капризно ответил следователь.
— А коли надо? — настойчиво сказал Скоробогатов.
— А коли надо, будьте любезны — в камеру.
Скоробогатову не понравился Рогожин, хотя он и не почувствовал насмешки. Глядя исподлобья, он сказал:
— Мне только слово от вас сорвать.
— Слово сорвать можно, но преступника вырвать не так-то легко… А знаете что, господа? Его превосходительству, председателю суда, пришла хорошая мысль — взять на паях Акимовские лога и начать там работать… Говорят, богатейшее месторождение. Не правда ли? Это было бы очень забавно? Оригинально? Стараться — ха-ха-ха!
Скоробогатов беспокойно завозился на стуле, схватил пузатый графин, плеснул в чайный стакан водки и залпом опрокинул его. Он представил себе, как «его превосходительство», с широкой генеральской бородой, в мундире ходит по разработкам, а под руку его поддерживает этот хромой Рогожин. Его превосходительство тупо смотрит на смывку, дотрагивается белой перчаткой до ручки кайла, а Рогожин, улыбаясь, разъясняет — «Вот этой штукой ковыряют землю».
— На паях, — это хорошо, — сказал Скоробогатов. Только вы тут будете — не к рукам куделя.
— Это очень грубо сказано и… неуместно! — огрызнулся следователь.
— Аккурат, в такту, — ответил Скоробогатов.
Из угла раздался густой бас Боярских:
— Да вы чем перекоряться, взяли бы и дали друг другу по рожам.
— Тоже не остроумно, — ответил Рогожин. — Нет, вы сообразите! В дело золотопромышленности нужно внести здоровую струю. Нужно уничтожить кустарничество. Никоим образом невозможно согласиться, чтоб этим делом ворочал мужик-старатель, варварским способом и хищнически. Главное — золото и платина это, господа, опора нашей валюты, да?.. И оно проходит мимо нас, то есть мимо государства, куда-то, — чорт знает.
«Ловок! — подумал Скоробогатов, — язык — что твоя лопата по грохоту — зудит».
Ему хотелось отделать Рогожина, но он терпеливо молчал.
— А вот Германия, так и жди — нас бить будет. Она издавна готовится к войне.
— Ну и что же, пусть-ка сунется! — врезался в разговор прокурор Ануфриев. — Что она может сделать с такой великой страной, как Россия?.. Много ли их?..
— У них техника, — сказал инженер Боярских.
— А что их техника! Никакая техника не сможет противостоят живой силе.
Ануфриев это сказал с большой уверенностью и быстро зашагал по комнате по-военному.
— А культура?.. У них культура, а у нас?
— У нас?.. У нас?.. У нас цельность… Народ наш одухотворен волей. Если он раскачается, то никакая ваша техника не устоит. Он, брат ты мой, почнет ломить…
— Я с вами не согласен, — закричал Рогожин, вставая между Боярских и Ануфриевым. — Культура у них — это верно, но ведь и у нас… И культура в войне — ничто! Война обнажает человека-зверя! А вот о технике — это, пожалуй, правильно. Кронид Захарыч — человек техники.
— А ни черта, — проговорил прокурор, небрежно отмахнувшись рукой.
— Но численность тоже, господа, сила, так что техника ведь тоже… Ну, как вам сказать… Ну, вещь еще гадательная.
«Запутался, подштопка», — подумал Скоробогатов.
— Какой чорт — гадательна! — поднялся со стула Боярских. — А история?.. Мы еще не забыли, как нам набил в загривок япошка. Мы тоже вышли с кулаками да с иконами, а они с пулеметами…
«Эх, хорошо глушит», — подумал Скоробогатов.
— У них была и техника и культура, — продолжал Боярских. — Они вышли воевать с солдатами, а мы с баранами — с серой кобылкой.
— Это преступно так называть наших солдат! — желчно сказал Рогожин.
— Ну, перестань! — наливая водки, говорил Боярских. — Создайте сначала армию, а потом уже говорите, что, мол, у нас солдаты, а то вы, с одной стороны, боготворите солдата, а с другой — низводите его до собаки.
— Это дисциплина! — блеснув глазами, сказал прокурор.
А Скоробогатов, глядя исподлобья на Рогожина и прокурора, подумал:
«Дрянцо-человечишки!»
— Да, — согласился Рогожин, — это дисциплина и требование общественности… Мужик, — будь он того богаче, — не сможет себя вести в обществе. Рядом с благородной дамой он влепит в душу, в печенки. Как пускать таких в сады, в театры?
— А ежели заслужит, эта ваша дама? — сказал Скоробогатов.
— По заслугам и награда. Вот ваш Малышенко по своим заслугам засажен в тюрьму.
— Ну и что же, достанем его из тюрьмы, — сдержанно ответил Скоробогатов.
— Ну, это еще вопрос!
— Достанем, — умняга парень!
— У каждого человека ум направлен на пользу, а у него во вред.
— А что вредного-то сделал?.. Казанка ухлопал?.. Так это ерунда. Этому Казанку в торговый день цена три понюшки табаку.
— Человек! — подняв вверх палец, строго сказал Рогожин. — Но главное тут не убийство. Главное — организация какого-то общества без разрешения властей. Представьте, собрал людей, создал какой-то коллектив, без разрешения отвел реку… Как вам это нравится?..
— Так ведь вам же лучше.
— Как?
— На готовое теперь придете, на Акимовские-то лога. Они ведь сухие?
— Дело не в том. Вы, господин Скоробогатов, под своим носом не видите, что у вас делается. Этими прорезами хотят затопить ваши разработки.
— Ну, это ты врешь!
— Как это — «ты», и как это — «врешь?» — краснея, крикнул Рогожин.
— Врешь, да и только!
— Вот послушайте, господа! Я не привык к такому обращению… после этого вы… вы — нахал!
«Эх, ты, моль», — подумал Скоробогатов.
— В другом месте я бы еще и чище сказал тебе.
— Как это «тебе»? — перебил следователь. — И что бы сказал?
— Ну, вот приду договариваться насчет Михайлы, тогда поговорим.
— Ну, там я с вами иначе буду говорить, а арестованного вряд ли вы получите.
— Получу!