Скрябин закручивал клинышек бородки, смотрел на плясунов и говорил:
— А ну-ка, чья — чью, церковная или оброшная?
Он сам прикержачивал и был на стороне Ситникова.
— А ты не смотри, отец дьякон, на ноги-то, красивше будет, — поучал старший лесообъездчик Пелевин — крупный человек с большими перстнями на пальцах.
В пляске дьякона было что-то тяжелое, буйное.
— Во славу божию, — рявкал он. — О! о! о!
Ситников же взлетал возле него бесшумно.
Неожиданно выплыла полнотелая Авдотья Галактионовна, жена подрядчика Катаева — мать Галани. Из-под десятка юбок не видно было, что она выделывала ногами. Полумужское лицо ее выражало важность и деловитость. Она кружилась пестрым колоколом, подняв заплывшую руку.
— Любила поплясать покоенка Полинарьюшка… Их ты… Помянем… Бог веселых любит, — вскрикивала Авдотья.
— Да помянет… Господь бог… Эх, Дуня, Дуня! Милая Авдотья! — выкрикивал дьякон и с еще большим остервенением бил каблуками в пол, под смех и одобрение зрителей.
— Ловко!
— Молодчина!..
— Ай, отец духовный!..
— А церковная-то зашивает!
— Ну, надо скус знать в пляске!
Шумные, хмельные, поздно вечером разъехались гости с поминок.
После похорон Макару стало скучно. Мучила назойливая мысль об Ахезине и о Пылаеве. Ему хотелось куда-то уйти, забыться. На прииск его не тянуло. Дома была гнетущая тишина. Яков, мучаясь в похмельи, ходил по комнатам, тихо шаркая опорками валенок, просил:
— Одну, одну маленькую рюмочку!..
И плакал, по-детски отирая слезы.
XXVIII
В середине лета разрез был осушен. Заканчивался ремонт машин. Скоробогатов стал собирать своих рабочих и коногонов, которые за это время разбрелись и копались в близлежащих логах или артелями «старались» на речках.
Однажды утром приехал на прииск урядник и со стражником Филатычем стал собирать рабочих по списку.
Слова: «война» и «мобилизация» мигом облетели всех. К концу дня тревога тяжело нависла над прииском.
В казармах причитали женщины:
— Ой, да что это будет да такое-е?
— Ой, как же я останусь одинешенька с сиротами!
Всю ночь с надрывом звенели песни и дико завывали гармошки. Это разгуливала ватага парней. Впереди, щеголевато одетые, шли мобилизованные, красные от вина, злобы и горя. Охрипшими голосами они пели:
Только на рассвете прииск замолк. Солнце, которому нет дела до людского горя, выглянуло через шихан сквозь редину еловых пик и обласкало задремавший прииск.
Скоробогатов вместе с обозом мобилизованных поехал в Подгорное. Невесело гудел в этот день заводский поселок. По улицам густые толпы провожали мобилизованных. Пьяные выкрики, песни, причитания и разноголосый рев гармоник, — все это сливалось в тревожный гул. Стон-стоном стоял в Подгорном.
— Да, милые вы мои детушки! Да осталися мы сиротами круглыми!
На пригорке сгрудилась толпа. Бабы приводили в чувство молодую женщину. К ней наклонился муж с подвешенной через плечо сумкой.
— Наташа, Наташа… Ну, успокойся!..
Женщина открыла глаза, обвила шею мужа, безумно крича:
— Не отдам!.. Не отдам!.. Ох!.. О-о-о… Будьте вы все прокляты!..
— Как снег на голову, горе-то подкатило, — разговаривали позади.
— Я это раньше знал. Уж раз ребятишки в войну заиграли, — значит, быть войне…
На базарной площади служили молебен, а после молебна подняли иконы, портрет царя и пошли по улицам.
Дряблым тенорком горланил Скрябин, протягивая тощую руку, чтобы ухватиться за носилки, где плыл над обнаженными головами царский портрет.
Громко вторил Рогожин, взяв под руку Столярова.
— Братцы!.. Бей немчуру! Не посрамим земли русской! — кричал Лысков, стоя на бугре.
— А сам-то что не идешь? — крикнул кто-то.
— Пойду… Как наш год спросят, — пойду!
— Врешь, не пойдешь, шинкарь!
— Сними шапку. Сними шапку, рестант!
Макар поглядел в ту сторону, где кричали, и увидал Сизова. На него наступал Пелевин. Сизов попятился. Чья-то костлявая рука сдернула с него картуз, а другая пятерней вцепилась в рыжеватые волосы и дернула. Сизов упал. К нему подошла женщина и стала его поднимать. Сизов встал на четвереньки, из носу текла кровь. В женщине Скоробогатов узнал Наталью. Она помогла Сизову встать. Он пошел нетвердыми шагами.
На станции мобилизованные садились по товарным вагонам, песен уже не было. Слышались вопли и стоны, шел бессвязный разговор:
— Не во-время потревожили, вчера только подкосил.
— С чего это их забрало с войной-то?
— Да, говорят, австрийского наследника ухлопали. Ну, и придрались.
— Немчура только этого и дожидалась!
— Зря, себе на шею войну затеяли.
— Что так?
— Ну, где же им супротив нас — не устоять!
— А вот погляди, — начешут…
— Кому?
— Нам!
— Н-но?!
— А вот начешут…
— Эх ты, милая кобылка!..
— Дядя Вася, на, глони стаканчик!
— Где взял? Кабаки-то закрыты ведь.
— Молчи, пей! Хошь — так оболью вином-то!
— Все равно сбегу, я только до фронта… Палец себе отстрелю, а то в плен сдамся.
— Прощай, брат, больше, может, не видаться.
— Прощай, мой милый, я и так тебя уж не вижу.
Из вагона смотрели растерянные лица.
Наклонившись разговаривал Сошников с Фимкой.
Безусое загорелое лицо его осунулось, выражало досаду и заботу. Фимка, с красными от слез глазами, зажав фартуком рот, кивала ему головой. У Гурьяна на щеке играл желвак.
Скоробогатову захотелось подойти к Гурьяну, дать денег. Он протискался сквозь густую толпу и окликнул:
— Гурьян!
Сошников, увидев Скоробогатова, сердито молвил:
— Ну, чего тебе?
— Чего ты козыришься? Расстанемся в дружбе. Давай руку.
Скоробогатов протянул ему руку с зажатой под палец крупной кредиткой. Сошников изумился, заставил себя улыбнуться и протянул Скоробогатову руку.
— Спасибо, Макар Яковлич!
— А ты-то зачем? — спросил Макар.
— Нужен, видно. Все равно не стану, — ворочусь.
Прозвучал второй звонок. Он точно подхлестнул людей, — они быстро задвигались, заголосили до хрипоты, заплакали.
— Ну, брось, не реви!
— Ну, отпусти, ну, чего поделаешь?
— Мишенька, сынок мой, прощай! Расти большой — помогай маме!
В одном из вагонов дико завыла гармоника и грянула уральская «барабушка». Рыжий, вихрастый, с красным опухшим лицом парень, наклонив ухо к самой гармонике, свирепо дергал ее и пел:
К песне присоединился пронзительный посвист и дикое поухивание…
Поезд медленно тронулся. Женщины с ревом шли за вагонами. Из вагонов махали платками.
Кричали:
— Живите чередом!
— Дядя Вася, не реви!
— Дяде Мише кланяйся!
Парень с гармошкой выставил ногу, чтобы на ходу ударить жандарма.