Я посмотрел внимательно на еду. Ноздри невольно вздулись. Аккуратно надкусил. Догадки оказались верными — это были не пирожки, а вареники. При этом в одной тарелке они были варенными, а в другой поджаренными на каком-то масле.
— О чем задумался, Энри?
— Вкус вареников показался очень знакомым, хотя Альвины вареники пробую впервые.
— Думаю, они у всех одинаковые. Рецепт же один и тот же — засмеялся Пашик.
— Это потому, что ты за всю свою долгую жизнь ел только мои вареники, балбес.
Тут уже засмеялся я, от чего получил по лбу. Все-таки в этом мире нельзя смеяться и улыбаться. Определенно нельзя. Ну или, как минимум, только мне. И когда уже впитаю столь очевидную открытую аксиому?
— Я так понимаю, ты не ходил повидаться с орком?
— Да, завтра с утра схожу — слова дались сложно. Рот был забит варениками. Они настолько вкусные, отчего ел с обеих тарелок одновременно!
— Не болтай с набитым ртом. Сначала прожуй, а потом говори! — вмешалась в наш разговора Альвия.
— Я завтра рано утром к нему схожу, а затем сразу к Альвии, а потом к Вам — прожевав еду продолжил — Пашик. Я нечаянно услышал Ваш разговор с Альвией. Что-то случилось?
— Нечаянно? Мне, кажется, ты очень даже чаяно несколько минут стоял у двери — еще один удар прилетел по лбу. В этот раз он не был неожиданным, но решил, что не стоит уворачиваться, когда учитель бьет, точнее, воспитывает, своего ученика — Да. Кое-что случилось, но тебя это не касается.
Думаю, он прав. Кто я такой? Всего лишь раб.
— Извините за мою дерзость.
— Ох! Какие слова! Я не злюсь. Тебя, юношу, наоборот надо хвалить за любознательность — Пашик замолчал, словно вспомнил что-то нехорошее, а затем, прогнав потряхиванием головы мысли, продолжил — Много сегодня узнал?
— Очень. Боюсь, голова скоро треснет от такого большого количества информации.
— Это хорошо. Знания — твое главное оружие. Чем больше ты знаешь, тем опасней и живучей.
— Когда мы перейдем к изучению слов силы и к практическим навыкам магии?
Пашик засмеялся.
— Вы посмотрите на него! Один день как пристрастился к магии, а уже практические уроки ему подавай. Разве ты слов сил не знаешь?
Сначала Пашик подозрительно прищурился, затем его взгляд стал стеклянным, и я почувствовал, как что-то трогает и щипает меня. Я осмотрел себя и никаких насекомых не увидел.
— Думаю, можно и попробовать. Но сначала тебе нужно восстановить магию. Поэтому, хорошо поспи. Читал как медитативными упражнениями восстанавливать внутренний запас маны?
— Да.
— Молодец.
— Понял, что надо делать?
— Да.
Пашик встал со стола, так и не съев ни одного вареника.
— Отдохни хорошенько. А мне пора идти.
Альвия подошла к нам с двумя большими стаканами, наполненными морсом.
— А как же попить?
— Спасибо, но я не хочу.
Спина старика исчезла в темноте улицы.
— Он как всегда. Когда о чем-то усиленно думает, ничего не ест и не пьет.
Глубоко вздохнув, Альвия плюхнулась на место Пашика.
— Пей, пока горячий. Мой морс самый вкусный.
— Ни сколечко не сомневаюсь!
Отпив пару глотков, я утвердительно покивал.
— Вкусно!
Затем мой взгляд упал на тарелки с варениками. Глаза округлились. А вареников то нет! Ни варенных, ни жаренных. Неужели я все съел? Неужели из-за этого Пашик ничего не поел? Внутри возникла вина.
Альвия проследила за моим взглядом и рассмеялась.
— Сильно же ты проголодался.
— Да, похоже на то — я виновато рассмеялся.
— Не за что. Перед тем, как пойти утром к Ульгиндре, зайди на кухню. Завтра на столе будет стоять тарелка с пирожками.
— Спасибо большое.
Альвия улыбнулась.
— Давно мне так часто не говорили спасибо. Это очень приятно.
Я улыбнулся в ответ. Затем сестра старика принесла еще тарелку с варениками, и мы вместе пили морс и пожирали еду Богов. Она болтала о домашних заботах и хлопотах. О том, что Пашик как ребенок, за которым только глаз да глазах. А я ел и улыбался, изредка поддерживания разговор.
На кухне ярко горели свечи. Они были как подиумы, на которых огоньки прыгали и скакали в диком и непонятном для людей завораживающем танце. Но танец был понятен самой главной части человека — душе.
Глядя на огонь, душа замирала и не моргала, боясь пропустить хоть один элемент танца. Она смотрела и наполнялась гармонией и теплом. Словно в самой душе загорался огонек, ослабший или вовсе потушенный от ветров судьбы.
Помещение было теплым, и легкий вечерний ветер с улицы не мешал покою. Я смотрел на Альвию и представлял какую-то некогда знакомую мне деревню. Я маленький, мне двенадцать лет, а передо мной старушка. Она улыбается и кладет на тарелку…вареники. Два варенных, и два жаренных. Губы мои слегка открылись и произнесли знакомое, но чужое слово.
— Бабуля.
— Бабуля? — Альвия прекратила свой монолог и уставилась на меня — Я бабуля?
— Что?
— Ты сказал, что я бабуля.
Я завертел головой.
— Нет, вовсе нет. Я просто вспомнил бабулю из родных краев. Мы с вами так сидим душевно, разговариваем. Мне стало хорошо, и мысли улетели в даль.
Альвия замолчала и глотком за глотком допивала свой морс. Закончив его, она сильным ударом поставила стакан на стол и посмотрела на меня. Щеки были румяные, взгляд слегка помутнел. Видимо, у нее был не совсем обычный морс.
— У меня нет своих детей, и мне приятно слышать, что меня кто-то называет бабулей.
Альвия посмотрела на мои уши и на запястье.
— Была бы моя воля, я бы освободила тебя от этих железяк, и ты стал бы моим сыном!
— А разве какие-то железки могут помешать? — отшутился я.
Ее руки потянулись ко мне, схватили голову и прижали к груди. Судя по запаху, у нее на самом деле необычный морс. Освободившись от объятий, я встал со стола и подошел к выходу.
— Что-то мы засиделись. Пойду спать. Завтра сложный день. И Вам, Альвия, стоит идти спать.
Да, ты прав — сестра Пашика засмеялась и понесла посуду к тазу с водой — Ты иди, Энри. А я помою и тоже пойду.
— Я помогу.
— Что ты, не надо.
Пока мы вместе мыли посуду, мы разговаривали о деревне и окрестностях. Надо будет обязательно выйти за ворота, хотя бы к маяку, и внимательней осмотреть всю окружающую действительность.
Интересно, а маяк тоже обладает какой-нибудь магической оболочкой или нет? Он мне с самого начала показался ну очень интересным.
Закончив с делами на кухне, я попрощался с Альвией и вышел на улицу. Позади себя я услышал, как тихо она запела. А у нее красивый голос.
Улица была укутана одеялом, и ни одному лучу светила не было места на земле. Деревня была тихой и безмолвной. Лишь шепот деревьев под беготней ветра да редкие переклички собак нарушали господствующую тишину. В такие моменты я всегда вспоминаю цитаты из любимых фильмов. Не знаю почему, но вспоминаю. А вспомнив, пробую их на вкус. Эти фразы наполнены жизнью, ведь каждое слово было написано кровью, мучением и волнением людей, которые верили, надеялись и любили.
— Будем жить.
Набрав в грудь воздух и шумно выдохнув, я вышел за оградку и побрел по улочкам деревни. Было темно, но это вовсе не мешало. Я наслаждался каждым моментом, каждой деталью ночи. Даже, казалось бы, мешающая темнота дополняла пейзаж, и уже не хочется относить ее к категории мешающих. Такой прекрасный вечер!
Строгий рационализм говорил мне использовать магическое зрение — вдруг тут есть необычные дома или еще что-то интересное внезапно вскроется, но гуляющая душа хотела гармонии и спокойствия. Она не хотела ничего. Она лишь просила, чтобы ноги вели ее по новым местам, а легкие передавали ей ветер, который нашептывал душе все, что сам услышал за целый день.
В домах уже не горел свет, и, кажется, я единственный кто бродит по улице.
— Стой. Ты кто?
Я обернулся и увидел двух мужчин. Они были одеты в обычные мешковатые штаны и рубашки. В руках держали копья с толстыми древками.
— Добрый вечер. Я гуляю, а вы?
— Энри? А, тот самый раб-воришка? — дружинники засмеялись — опять воровать пошел?
— Эй, не сердись — второй стражник примирительно поднял руки — мы же вязали тебя там в лесу. Ты такой слабый, что даже кошка в нашей деревне защитит дом от такого вора как ты.
В этот раз дружинники не засмеялись, а заржали.
— Очень смешно. Я могу идти или как?
— Да, конечно, можешь — сказал первый стражник, который меня окрикнул в самом начале — только больше не броди. Лучше домой идти.
— Что-то случилось?
— Не знаю. Пока что староста сказал нам быть внимательными, и чтобы мы возобновили наши патрули после захода солнца.
— Понятно, что ничего не понятно.