Бран, нахмурившись, повернул к ней свое лицо.
— Вы уверены, что вам этого хочется?
— Да. Я могла бы, например, читать вам утренние газеты. Я бы называла заголовки, а вы выбирали бы то, что вас заинтересует. Конечно, если вы не предпочитаете радио.
— До этого момента у меня не было выбора, — задумчиво сказал он. — Возможно, я поймаю вас на слове и воспользуюсь вашим любезным предложением. Давайте попробуем; посмотрим, как получится. Если это окажется слишком затруднительно для вас, я, как всегда, буду слушать радио.
Наоми поставила свою чашку на поднос, размышляя, не настал ли момент удалиться и провести остаток вечера в своей комнате. И опять, как это уже было неоднократно, Бран прочитал ее мысли.
— А теперь вы не знаете, что вам делать: остаться или отправиться в постель, — заметил он.
— Да.
— Ничего. Вы быстро привыкнете. — Он равнодушно пожал плечами. — Если вы устали, даже не сомневайтесь, идите спать.
— Я ничуть не устала. — Она поколебалась. — Чего мне действительно хотелось бы, так это посмотреть место, где я буду работать, и, если я прошу не слишком о многом, побывать в вашей студии.
Бран осторожно поднялся.
— Тогда пойдемте со мной.
Он двигался медленно, но вполне уверенно, трудно было даже представить, что он не видит, куда идет. Наоми послушно шла за ним через прихожую, столовую, прошла через дверной проем, ведущий в узкий коридорчик, в конце которого виднелась двустворчатая дверь.
— В далеком прошлом, когда «Логово Дракона» было фермой, это помещение использовалось как амбар, — сказал он, когда они подошли к дверям.
Бран открыл одну створку, нащупал на стене выключатель. Комната в тридцать футов высотой осветилась. И у Наоми от восторга перехватило дыхание. Северная стена и скошенный потолок пересекались прямо над окном, впереди возвышался помост, на котором Наоми увидела наполовину завершенный портрет молодой женщины.
Студия была заполнена холстами. Они были повсюду: некоторые сложены прямо на полу, другие висели в рамках на каменных стенах вперемешку с рисунками и эскизами, которые Наоми не терпелось рассмотреть. В дальнем конце студии винтовая лестница вела на галерею, где стояла кровать. А в нише под лестницей за китайской ширмой, расписанной летящими цаплями, пряталась старая парчовая софа, покрытая куском желто-коричневого тисненого бархата.
— Ну как? — спросил Бран, приблизившись к девушке вплотную. — Каков будет приговор?
— Похоже на первый акт «Богемы», — не задумываясь, ляпнула Наоми. — Не хватает только печки, в которой Рудольфо сжег свою пьесу.
— Умная девочка. Я именно так оформил недавнюю премьеру в Уэльской Национальной Опере. А вы любите оперу?
Наоми прикусила губу, хорошо еще, что он не может видеть ее залившиеся краской щеки.
— Некоторые. Наиболее мелодичные.
— Тогда вам просто необходимо послушать кое-что из моих записей. Как вы сами понимаете, в моих нынешних обстоятельствах музыка — настоящее благословение Господне.
— Не возражаете, если я осмотрюсь? — смущенно попросила Наоми. — До сих пор мне приходилось видеть только репродукции ваших работ.
— Чувствуйте себя как дома.
Бран прошел между столами, ничего не задев, и присел на софу, пока Наоми изучала это любопытное помещение. Она медленно продвигалась между четырьмя висящими на стенах полотнами.
Два холста — пейзажи — изображали надвигающийся шторм и контрастировали с еще одним морским пейзажем, на котором Наоми увидела жаркое лето в самом разгаре, с золотыми утесами и прозрачным аквамариновым морем. Четвертая картина заставила девушку застыть на месте, ее глаза широко раскрылись, встретясь с глазами художника на автопортрете.
На полотне были изображены голова и плечи более молодого Брана Ллевеллина. С невероятным мастерством художник выписал каждое сухожилие, каждый мускул на обнаженном торсе. Глаза, зеленые и настороженные, как у уэльской горной кошки, пристально смотрели из-под слегка насупленных бровей, рот был сжат, будто художник крепко стиснул зубы, сосредоточенно о чем-то размышляя.
— Вы уже несколько минут стоите неподвижно, — проговорил Бран. — На что вы смотрите?
— На ваш автопортрет, — тихо сказала она, повернувшись к художнику. — Я видела репродукции других ваших работ, но этой — никогда.
— И все по одной простой причине, что ни одна живая душа в мире не знает о его существовании. — Уголки его рта опустились. — Рембрандт так часто писал себя потому, что это было гораздо дешевле, чем нанимать натурщиц, я же никогда не горел желанием копировать свое лицо. Я писал себя только однажды, моя мать попросила меня об этом. Когда она скончалась, портрет вернулся сюда. Здесь он и остался. А я предпочитаю натурщиц, с гораздо более интересными лицами.
Наоми подумала про себя, что за всю свою жизнь она не видела более интересного лица, чем у Брана Ллевеллина, но решила оставить при себе свое частное мнение и направилась к картине, установленной на мольберте. В отличие от его прославленных портретов людей пожилых и побитых жизнью женщина на портрете была молода и безупречно красива. Даже несмотря на незаконченность, картина была великолепна. Бледно-золотистые волосы и прозрачная кожа могли бы показаться безжизненными, но их спасали темные синевато-серые глаза, "которые смотрели на мир с вызывающей самоуверенностью. Вот девушка, которая никогда в жизни не сомневалась в себе, подумалось Наоми.
— Полагаю, вы разглядываете Аллегру, — сказал Бран. — Что вы о ней думаете?
— Она очень хороша.
— В вашем тоне угадывается недоговоренность.
— Которая не относится к мастерству художника. Просто я очень хотела бы иметь хотя бы половину ее блестящей самоуверенности.
— Значит, я преуспел в ее отображении. Аллегра — воплощенная самоуверенность.
— Вполне логично для женщины с такой внешностью.
— А что, своей вы недовольны?
— Конечно, стадо бизонов своим лицом я не распугаю, но… А почему портрет не закончен? — спросила она, чтобы сменить тему.
— Я почти закончил, когда получил эту травму. На десерт, так сказать. Вместо того чтобы закончить работу, я решил предпринять головокружительный уик-энд.
— Она приезжала позировать сюда?
— Нет, в мою студию в Лондоне. Портрет заказал папочка. Обычная история: дочь влюбилась в художника, а он — в нее. Художник ослеп и перестал интересовать Аллегру. Все. Сказке конец.
— Но наверняка она знает, что это временное состояние?
— Она убеждена, что это навсегда. — На лице Брана залегли горькие складки. — Я еще должен быть благодарен. Ослепнув, я смог ясно увидеть все недостатки Аллегры. Как я могу обвинять ее, если мне самому становится все труднее верить, что слепота пройдет.
— Но вы должны верить! — воскликнула Наоми.
— Тогда, конечно, буду! — Он поднялся. — Пойдемте в кабинет. Правда, это слишком громкое название для уютного уголка, где стоит компьютер. — Он подождал, пока Наоми присоединится к нему. — Полагаю, вы умеете им пользоваться.
Девушка рассмеялась.
— Я опять кивнула. Все время забываю.
— Удовлетворен! Вы не могли бы выключить свет?
Она исполнила его просьбу и, прежде чем открыть дверь, постояла какое-то время с закрытыми глазами.
— Что вы делаете? — спросил он с любопытством.
— Стою с закрытыми глазами и пытаюсь представить, что вы ощущаете.
Он помолчал.
— Вы удивительная девушка, Наоми Берри, — медленно проговорил он. По звучанию его голоса можно было понять, что его это забавляет.
— Не совсем. — Она открыла дверь в тускло освещенный коридор. — В обычных обстоятельствах я не вела бы себя так непринужденно.
— Но так как я слепой, а вы здесь ненадолго, мы опустили некоторые формальности, обычные для недавно познакомившихся людей.
— Точно.
Он усмехнулся и провел ее по коридору прямо к двери, которую Наоми не заметила раньше. Просунув внутрь руку и нащупав выключатель, он включил свет. Взору Наоми открылась небольшая и очень практично обставленная комната.
— До прошлой недели здесь было что-то вроде склада шкафов. Но теперь это ваше владение.