- Ты меня любишь всей душой и всем сердцем… Значит, имеешь право знать в разы больше, чем все остальные, вместе взятые… И это даже радует, ибо теперь я смогу тебе рассказывать абсолютно все!
Я и так знал о Забаве абсолютно все. Однако, понимая, что игра в стесняшку требует благодарного зрителя и искренней поддержки, согласился с озвученным утверждением. В смысле, пообещал, что во мне умрут даже такие страшные тайны.
- Нет, чтобы потребовать «абсолютно всего» прямо сейчас?! – возмущенно заявила «страдалица» и забавно наморщила носик: - Не будь таким скучным, дай порадоваться жизни и встретить очередное утро счастливой улыбкой!
Конечно же, я исправился, и следующие полчаса Беклемишева отрывалась, как могла. В смысле, подбирая Дарье наряд за нарядом, описывала варианты моего будущего. Причем такие, в которых наличие полулегендарной Спутницы ставило меня в не самые… хм… стандартные ситуации. А когда устала издеваться, вдруг посерьезнела и призналась, что мечтает родить дочку, ибо сын у нее уже есть.
Забава начала называть меня любимым сыночком года через четыре после появления в нашей семье. Проблем это принесло просто немерено – меня, восьмилетнего мальчишку, тут же окрестили маменькиным сынком. И дразнили этим прозвищем до тех пор, пока не поняли, что «маменькин сынок» умрет, но отомстит. Сторицей. Причем любому, вне зависимости от возраста и места в иерархии рода. И пусть в то время я дрался по нескольку раз в день и был вынужден придумывать варианты мести для взрослых, но ни разу не попрекнул виновницу всего этого, ибо считал, что она имеет полное право называть меня, как угодно. Почему? Да потому, что все эти четыре года она круглые сутки жила мною одним. А мои вечно занятые родители за это же самое время не уделили нам суммарно и четырех месяцев своего времени. Моя дорогая матушка самозабвенно вернулась к главному делу своей жизни – хирургии – уже на следующий день после того, как притащила в поместье спасенную ею восьмилетнюю сироту. А через пару недель завела очередную интрижку на стороне и, как обычно, выбросила из головы «всякую ерунду» вроде обещания удочерить этого ребенка. Ну, а отец, пропадавший на службе и у любовниц даже не сутками, а неделями, заметил появление в семье нового члена только через полгода. И тоже не подумал, что девочке нужно не только место, где жить, но и душевное тепло. В результате Забаве, еще не оклемавшейся от потери семьи и страшных травм, пришлось забыть о сне и покое, сжать зубы и взять на себя воспитание четырехлетнего мальчишки! Впрочем, найти со мной общий язык оказалось не так уж и сложно: почувствовав, что в семье появилась личность, которой есть хоть какое-то дело до меня, я потянулся к ней всем сердцем. И очень быстро понял, что моя новая «сестричка» так же одинока, как и я. Мосты навелись достаточно быстро, и она, пытаясь отплатить моей матушке добром за добро, по сути, отдала мне все свое детство и юность. Впрочем, не без взаимности – первые пару-тройку лет, пока воспоминания о страшной смерти родителей почти каждую ночь возвращались к ней в жутких кошмарах, я ночевал в постели Забавы и, как мог, согревал ее израненную душу искренним сочувствием, детскими ласками и разговорами обо всем на свете. А годам к семи неожиданно для самого себя стал ощущать родителей самыми обычными членами рода, делающими где-то что-то для кого-то, а Беклемишеву – мамой, папой, старшей сестрой, самой близкой подругой, любимой учительницей и тренером в одном лице. Да, в теории можно было сказать, что ей не оставалось ничего другого, ведь для всех остальных Логачевых она продолжала оставаться чужой. Но я чувствовал, сколько души она в меня вкладывала каждый божий день, видел, что это вызывает откровенное непонимание у большинства моих родственников, и знал, что ей плевать и на подначки, и на насмешки, и на самое первое, обидное, прозвище Мамочка, которым ее тогда окрестили. Ведь она жила мной. В смысле, ставила перед собой цель за целью, добивалась их с недетской добросовестностью, потихоньку завоевывала всеобщее уважение и личным примером учила меня быть таким же…