У меня тут же оборвалось сердце, ведь еще две недели назад я точно так же «отдавала» руку Оксанке, а она, зажав между тощих бедер маленький фонарик, складывала мои пальцы в разнообразные фигуры и любовалась тенями на потолке! Вскинув взгляд вверх и не обнаружив искомого, я сжала зубы и вытаращила глаза, чтобы удержать слезы. Увы, без толку – они катились по щекам одна за другой и не собирались останавливаться. Попытка переключиться на что-нибудь менее болезненное тоже провалилась – уткнувшись взглядом в противоположную стену, я вдруг увидела перед внутренним взором бьющееся в агонии почти безголовое тело мамы и две кошмарные дыры в грудной клетке сестры. Нет, никаких угрызений совести я не испытывала, убедившись в правильности своего поступка еще в первые дни общения с «мозголомами» «Аиши». Но уверенность в том, что смерть от моих рук уберегла родных от в разы более кошмарной участи, нисколько не мешала плавиться от душевной боли!
Пара минут безмолвного крика – и я, наконец, догадалась, что можно выйти из парилки. Выбегать, сломя голову, было бы крайне некрасиво по отношению к Логачеву и Беклемишевой, поэтому я собралась с силами, более-менее спокойно заявила, что согрелась, и неторопливо вышла наружу. А тем, разбежавшись, прыгнула в крошечную – два с половиной на два с половиной метра – купель.
Ледяная вода смыла слезы и основательно взбодрила, но настроение в норму не вернула. Поэтому я выдохнула из легких большую часть воздуха и ушла ко дну. И висела над ним до тех пор, пока была в состоянии терпеть. Потом оттолкнулась ногами, вылетела на поверхность, вдохнула и… услышала голос Забавы, полный искреннего сочувствия:
- Что, совсем плохо, да?
Я чуточку поколебалась, а затем утвердительно кивнула.
- Что ж, значит, ну ее, эту парилку – сейчас мы с тобой высушим волосы, возьмем пару бутылок вина, запремся в игровой и от души наревемся!
А когда я попыталась что-то возразить, криво усмехнулась:
- Это будет правильно – знаю по себе. Так что уволоку, даже если ты будешь сопротивляться. Или попрошу Ярика тебя туда отвести…
Глава 5
Глава 5. Ярослав Логачев.
20 марта 2352 года по ЕГК.
…Девчонки вломились ко мне в спальню в начале пятого утра пьяными в дым. Забава, игравшая первую скрипку, помогла Дарье вписаться в дверной проем и, запинаясь чуть ли не через слово, продолжила речь, начатую еще в игровой:
- …и даже… не спорь: самое уютное и… безопасное место во всей Все-е-еленной – это место… па-а-ад мышкой у моего… любимого мужчины!
Пока я пытался сообразить, это все еще сон или уже реальность, «любимая женщина» украдкой показала мне кулак и все так же украдкой изобразила последовательность жестов, которые можно было перевести, как «ей ОЧЕНЬ плохо, только попробуй оттолкнуть!»
К этому времени парочка, покачивающаяся из стороны в сторону, преодолела практически все расстояние от порога до моей кровати, а Федосеева созрела до ответа. Правда, его я не разобрал из-за того, что девушка была не в состоянии внятно говорить. Зато ее собутыльница поняла все. И не на шутку обиделась:
- Что ты несешь?! Ты – его Спутница, а зна-… значит, ему и в голову не придет… запретить… Опять же, ты… это… пришла просто проверить… уютно ли рядом и ним… и-и-и все! Па-а-аэтому лезь под простыню… забирайся ему под руку… И не забудь… хорошенечко обнять – так вообще ничего не страшно!
Что самое забавное, Дарья ее послушалась: выпуталась из объятий, сбросила на пол банный халат, кстати, где-то потерявший пояс, и, не удержав равновесия, рухнула на четвереньки. Слава Богу, на кровать. Потом, качаясь, как былинка на ветру, сделала несколько коротеньких «шажочков», кое-как отбросила в сторону простыню, мимоходом оголив меня до пояса, упала рядом, ввинтилась под руку, «хорошенечко обняла» и уткнулась носом в грудную мышцу:
- Ни-иче так, миленько… И-и-и па-ахнет хр-шо…
- Теперь закрой глаза и расслабься… - почти перестав играть, скомандовала Панацея, еще раз показала мне сжатый кулак, затем зябко поежилась, торопливо скинула на пол халат, стянула трусики и, даже не посмотрев в сторону подушки, под которой всегда держала «дежурную» ночнушку, залезла ко мне под другую руку.
Потом затихла. Эдак минут на десять. А после того, как Федосеева отключилась, проартикулировала одними губами:
- Я ее разговорила, и меня до сих пор трясет от ужаса!
Ее действительно трясло. Пожалуй, даже сильнее, чем в день, когда до нас дошло известие о гибели Саши Потемкина. Однако самым неприятным было не это. С тех пор, как я помог ей справиться с шоком от потери жениха, Забава напрочь забыла о таком понятии, как стеснение, но в нормальном состоянии души предпочитала спать в чем-нибудь легком, воздушном и красивом, чтобы утром, проснувшись, увидеть восторг в моих глазах и почувствовать себя любимой. Зато те в дни, когда по каким-то причинам оказывалась на грани нервного срыва и начинала «замерзать», на дух не выносила любые тряпки из-за того, что они «мешали согреваться теплом моей души».