Жан Поль Коссар из Ламбаля, округ Коте-дю-Норд, 20 лет. Рос без отца. Рабочий. Немцами угнан на принудительные работы в район Вены. Оттуда послан в Дубницу. Бежал, добровольно вступил во французский отряд. Хотя и был одним из самых молодых, за мужество в боях и тяжелое ранение в районе Сенограда представлен к военному кресту.
Солдат Селестэн Жубье, 28 лет. Холост. Рабочий. В дни боев с Германией солдат 32-го пехотного полка. Лагеря для военнопленных 17 Б и 20 Д, в последнем под номером 4144. Побег в Венгрию. Еще до начала восстания побег в Словакию. Добровольно вступил во французский отряд. Тяжело ранен.
«Который из них меня спас? Той шинелью? Теми сапогами? Кто из них самый младший? Вот! Коссар! Рос без отца. Господи! Ноги ему перебило еще под Сеноградом. Представленный к военному кресту! Как помянуть его? Как отблагодарить его? Как обо всем этом рассказать матери? Или лучше не рассказывать? Это только усилит ее страдания! Будь проклята эта война!»
В деревенском доме, за окнами которого угасает осенний день, я слушаю эту историю, что не раз заставляла дрожать струны мужской души. И впрямь, надо ли говорить обо всем и тем лишь усилить боль ближних? Или промолчать?
Я сижу напротив человека, который не сдался, хотя и был поставлен на колени. И он победил.
В отличие от многих я не считаю силу добродетелью. Но уважаю смелых, презираю трусов. А он был отважным человеком. Не инстинкт самосохранения спас его. Силу для своего подвига он черпал в ином роднике. В районе Дуклы, Добшиной, когда другие уже устали от войны. В районе Тельгарта, где прошел испытание под пулями. Там он внутренне осознал свою слитность со всеобщей необходимостью, с потребностями общества и жизнь и смерть этого общества отождествил с собственной жизнью и смертью. Что из того, что он остался в тени?
Вот о чем я думал, покидая его дом.
Хозяин вышел со мной на улицу. Мы пожали друг другу руки. Я нырнул в осенний ночной туман. Оказавшись за его завесой, я остановился и обернулся. Тяжело опираясь на палку, он стоял у порога.
ПРОРЫВ
Они оказались в ловушке.
Каждому, у кого были глаза, это было очевидно.
Западня.
Эта долина была уже не убежищем, спасением, избавлением, а тупиком, из которого нет пути. Особенно после того, как выпал снег и подморозило.
Тропа, взбиравшаяся в ее конце по крутому, как крыша, склону, не годилась для людей. Разве что звери — олени да серны — могли бы вскарабкиваться по ней.
Эта изрытая круча называлась Краковой голей. Она стеной закрывала долину. А кругом, о чем предупреждали иляновцы, были коварные пропасти, таинственные пещеры, воронкообразные провалы, впадины, затянутые льдом, засыпанные снегом. А за ней, за этой кручей, торчали подобные же утесы. А то еще более дикие. Еще более страшные. Вплоть до могучего Дюмбьера, покрытого голубоватым льдом и снеговыми навесами. Там в лабиринте гранитных желобов и изборожденных стен, в снежной пурге, в лавинных полях и туманах заблудилось, замерзло и погибло восемьдесят четыре десантника бригады, еще недавно сражавшейся в Карпатах и в восстании.
Сомнений не было: эта долина служила убежищем лишь до той поры, пока на нее не навалились немцы, и станет западней, как только они это сделают в следующий раз. Еще один такой удар отряд не выдержит.
Отряд?
Можно ли назвать отрядом этот остаток некогда славного подразделения удачливых французов, которые с «Марсельезой» на устах радостно спускались с Кантора, с улыбкой проходили по Мартину, беззаботно ухаживали за женщинами в Сляче, геройски защищали Стречно, мужественно били немцев у Прекопы и смело бросались в бой под Яновой Леготой? Можно ли считать отрядом этих голодных, промокших, заросших, грязных, исхудалых, обескровленных, больных, изможденных солдат, страдавших от насекомых, от спазмов в желудке, бродивших, подобно привидениям, в глубоком снегу вокруг пастушеских хижин, в изорванной форме и стоптанных сапогах и мечтавших о миске супа, о тепле, о крыше над головой, о том единственном, что в такие минуты снится солдату? Можно ли считать отрядом тех, кто мечтал о возвращении к своим женам, детям, родителям, мечтал о запахах свежего белья, удобно застланной постели, спокойно накрытом столе, чистых носках, словом, обо всем, о чем обычно в таком состоянии мечтает солдат?