У парня голова пошла кругом. Он примчался к костру и на радостях перепрыгнул через него.
— Как Яношик, — воскликнул он счастливо.
— Прыгай, прыгай, — засмеялся рябой, — завтра Грушка покажет тебе Яношика!
Мило рассказал, что и как.
— Ишь, высоко ты залетел! — воскликнул рябой. — Знаешь, кто такой Величко? Он здесь главнее всех. Главнее нет. Он командует всем и всеми. Он недавно спрыгнул с парашютом. Их было одиннадцать. Вместо Турца их сбросили в Липтове. И знаешь как? Комиссара на звонницу костела, разведчик приземлился на крыше, а медсестра угодила в ручей. А когда потом стали над ними подшучивать, Величко махнул рукой и знаешь что сказал? Если, мол, другие могут приземляться в Сляче перед гостиницей «Гранд», почему нам нельзя на костел? Хорош, а?
— Ну а француз?
— Француз, чтоб его, язык сломаешь, да не запомнишь, как зовут, — пытался вспомнить рябой, — он, представляешь, сбежал из немецкого лагеря, говорят, лег в ящик, ящик заколотили, так и вынесли за ворота, а потом он сразу и удрал. Вот это мужик, а?
— Но ведь он там был не один! Он еще с кем-то говорил по-ихнему!
— Ну да. Их несколько человек пришло. И каждый день приходят новые.
— Из Франции?
— Малец! Подумай, прежде чем говорить. Из какой Франции? Францию-то ведь уже освободили. Из Венгрии идут, из Венгрии. Это пленные. Из лагерей бегут. Их переводят через границу и везут на поезде до Мартина. А там прямо к Фриммелу.
— К леснику?
— Ну да. У него их приводят в порядок — и к нам.
— А как вы с ними разговариваете? По-ихнему?
— Откуда нам знать по-французски? На пальцах объясняемся, — прыснул рябой. — Со смеху лопнешь. Но когда очень приспичит, есть тут один профессор с ними, Ершов его зовут, так вот он говорит по-ихнему, и по-нашему, как по-русски. Да сам увидишь.
Рябой — плут, каких поискать, вечный студент, был из тех, кто ради красного словца не пожалеет и отца. Рассказал и о том, как Величко встретил французов. Он будто бы долго, ничего не говоря, разглядывал их городскую одежду, а потом недоверчиво проговорил: «На вид вы как буржуи». С минуту стояла тишина. Никто не произнес ни слова. Потом он добавил: «Но физиономии у вас симпатичные. Что ж, оставайтесь». И зачислили их в словацкую часть. Но французам это было против шерсти. Особенно их командиру. Он доказывал, что они только первая группа, авангард. Остальные в пути или вот-вот тронутся в путь. Их, мол, будет много, хватит на целое подразделение. И настоял на своем. А Величко разозлился: «Ораторствует как Наполеон! Но тот был против нас. А этот с нами. Ну ладно, пусть будет по-вашему. Отведите ему приличный кусок горы, чтоб они там могли устроиться».
— А Жингор, который был там с ними? Это правда, что его резали в Братиславе, а в больнице в это время были немцы?
— Ну да. И не просто были там, а еще и ассистировали профессору, подавали инструменты и зашивали потом. Ну не смех? Немцы оперируют партизана! Да знай они, кто у них под ножом! Досталось бы ему на орехи! А с ним и тому профессору, как его фамилия? Кох, да, точно, Кох. Ну, на сегодня хватит, пора спать! Завтра вас ждет Грушка!
Новому партизану в ту ночь снились удивительные сны. Столько всяких событий, столько людей, столько нового! Разве мог он подумать, что командир пожмет ему руку, похлопает его по плечу. И этот француз! Да, ведь ему придется жить с французами. Он в жизни еще не видел француза. Только немца. Старого Олдгофера. А здорово они его сегодня обвели вокруг пальца! Он и не догадался, что они смотали удочки — и к партизанам. Здорово все вышло. Ловко они это устроили! Как ни в чем не бывало, будто бы на неделю в лес отправились, а сами за деревней от радости выстрелили из винтовочки и поминай как звали.
А утром Грушка, старый солдат, показал новичкам, почем фунт лиха.
— Стройся! Смирно! Равняйсь! Налево, направо! Ложись! Это «ложись»? Упасть как подкошенный — вот что такое «ложись»! Встать! Это «встать»? Встаете как сони. По-пластунски вперед! Короткими перебежками вперед! Это перебежки? Пока вы так «перебежите», немцы сделают из вас решето. Встать! Ложись! Я вас научу! Я вам покажу! Доложить! Эй, вы! Громче! Потихоньку шепчут только в костеле!
Утреннюю свежесть сменила жара, солнце поднялось высоко и припекало вовсю; пот лил ручьем, рубашка прилипала к спине. Это вот и есть партизанская жизнь? Кто ее так представлял? Может, только один Грушка, командир взвода, ишь опять кричит:
— Прекратить разговоры! Ложись! Встать! Доложить! Эй, новенький! Ко мне!
— Гамза!
— Лесоруб?
— Лесоруб.