А немец оглядывался по сторонам, словно ему чего-то недоставало. А потом спросил гардиста, что был с ними:
— Он? — и указал на Владо.
Этот черный ворон кивнул и сам схватил мальчонку за руку, да так дернул, что Владо вскрикнул.
— Иисусе Христе! — душераздирающе закричала мать. — Чего вы от него хотите? Он же еще ребенок! Ему и четырнадцати нет! Куда вы его забираете? Он ни в чем не виноват. Ведь он еще ходит в школу! Смилуйтесь, ради Христа, что же я буду делать без сына, без мужа!
— Жили здесь французы, а? — заорал на мать один из этих негодяев в черном.
— Конечно, жили, — подтвердил другой.
— Ну, так заткните старухе глотку, нечего тут разоряться. А сопляка сюда!
Маму отшвырнули, а отца ударили в спину прикладом.
— Топай! Революционер!
Их погнали по деревне. Владо держался за руку отца, напуганный виденным, страшась будущего. Перед глазами у него стояла избитая мать. И сестренка, которая, плача, путалась у людей под ногами. И он еще крепче хватался за руку отца. Это была единственная опора и спасение. Так дети ищут защиты у отца и матери всегда, когда им страшно.
Они шли большой толпой. В том, в чем были, когда их схватили. В Дьяковой их затолкали в костел и составили список. Ровно четвертая часть из всех шестисот жителей села. Здесь они узнали, что Склабинский Подзамок немцы сровняли с землей, сохранившуюся до того времени часть замка уничтожили, цыганский поселок на Преслопе сожгли. Из Дьяковой склабинчан погнали в Мартин. Прямо в тюрьму.
Сперва они стояли во дворе. Долго. Потом их снова пересчитывали. И наконец заставили бежать по лестницам, пройти по длинным коридорам, причем на них все время кричали.
— Держись за руку, нам нельзя терять друг друга, — приказывал ему отец.
Так они оказались в одной камере. Их затолкали туда столько, что нельзя было ни лежать, ни сидеть, только стоять. Они не сомкнули глаз всю ночь. А едва забрезжило утро, раздались крики, шум.
По коридорам затопали кованые сапоги. Слышно было, как выкрикивают фамилии, открывают камеры, гремят замки. Дошли и до их камеры.
— Кучма, 1902 год рождения. Выходи!
Владо все еще держался за руку отца. И почувствовал, как отец сжал его руку и на миг прижал его к себе: «Владко!» Больше он не произнес ни слова. Владо весь дрожал, охваченный дурным предчувствием — что-то будет с отцом. Кто-то из соседей погладил его по голове и сказал: «Не бойся, Владо, все снова будет хорошо!»
Но утром отец не вернулся. Не вернулся и перед обедом, когда двоих из камеры вызвали, чтобы они вышли в коридор за супом. Вернувшись, они как-то странно посмотрели на него, потом тихо говорили о чем-то остальным, будто советуясь. И наконец один из них, подойдя к нему, прижал его к себе.
— Будь мужественным, мальчик! — голос его дрогнул. — Ты должен знать правду. Твоего отца расстреляли!
У Владо перехватило дух, и свет померк в глазах. Все потеснились, освободили на полу место, чтобы он смог лечь. Он душераздирающе плакал, долго-долго, пока не явился надзиратель и не закричал на них что, мол, там за шум.
— Будь мужественным, мальчик! — повторял тот сосед, словно не найдя других слов утешения.
Потом кто-то сказал:
— Теперь тебя пустят домой. Это точно!
Он был как в тумане, ничего не соображал. И ему было безразлично, останется ли он тут или его отпустят домой.
Но сосед ошибся. Его не отпустили. Отпустили только пожилых и старых.
Когда им приказали выйти из камер, выйти во двор, идти на станцию и грузиться в вагоны, Владо двигался как автомат.
Их возили в вагонах для скота куда-то вверх-вниз, паровозы свистели, буфера звякали. И наконец выгрузили в Малацках. В охраняемой зоне. Но тогда они были еще дома, в Словакии. Не в Германии.
Спустя две недели им разрешили написать домой. «Мамочка, как вы живете? Как сестренка? Мне тут очень холодно. Скоро пойдет снег и начнутся морозы, а у меня ни обуви, ни одежды, я в том, в чем был тогда. Мамочка, приезжайте за мной», — писал он.
Мама хотела приехать. Как и все, у кого в лагере в Малацках были мужья, сыновья и братья. Но начальник гардистов, который давал разрешения на поездку, швырял их прошения в корзину, да еще грозился:
— Перестрелять бы вас всех, склабинчан, как бешеных собак! И то мало!
Отчаявшись, кто-то надумал обратиться за помощью к Тисо. Может, хоть у него душа проснется.
— Коли пойдете к пану президенту, проку никакого не будет, он вам не поможет, потому что это его воля — уничтожить весь партизанский сброд! — велел им передать тот же самый начальник гардистов, председатель районного суда и доктор права в одном лице.