Ему тогда едва исполнился год. Но и он уже был каплей той живой реки, исток которой был в словацких горах и долинах, а устье — во французских шахтах, фабриках, каменоломнях, на французских полях. Берегами реки были параграфы особого документа, одного из первых соглашений этого типа, заключенных новой республикой. Документ назывался «Конвенция об эмиграции и иммиграции». И по поручению глав государств, Масарика и Дешанеля, в 1920 году его подписали уполномоченные ими лица. В соответствии с этим документом Чехословакия по настоятельной просьбе обескровленной войной Франции предоставляла рабочих для шахт, промышленных предприятий и сельского хозяйства, прежде всего в возвращенных Франции Эльзасе и Лотарингии.
Нанятые словацкие рабочие согласно соглашению о заработной плате, заключаемому на основе «Конвенции», должны были выполнять «одинаковую работу» и получать «одинаковую зарплату, как и французские рабочие».
Семьи имели право на квартиру.
Холостых должны были размещать в общих помещениях, отдельно — в соответствии с полом.
Погонщики скота, пастухи в случае отсутствия иных возможностей должны были спать в хлевах и конюшнях, куда хозяин обязан был дать им кровать, соломенный матрац, подушку, простыню и одеяло.
Чехословацких рабочих не должны были использовать в местах, где существовали какие-либо «отвлекающие факторы», где были возможны забастовки или локауты.
Условия работы должны были устанавливаться в соответствии с местными обычаями.
Во время жатвы и сенокоса и в случае необходимости рабочие должны были работать в воскресные и праздничные дни до послеполуденных часов или дольше.
Нерабочими днями устанавливались воскресенья, Новый год, пасхальный понедельник, вознесение, понедельник в праздник святого духа, день французского национального праздника — 14 июля, вознесение девы Марии, день всех святых и первый день рождественских праздников.
Соглашение, конечно, неплохое.
Но хотя pacta sunt servanda — «договоры надлежит выполнять», не всегда, как известно, документы и жизнь полностью соответствуют.
«Нас послали во Францию как подсобных рабочих. Сначала, 16 октября 1920 года, в Тул, оттуда в количестве 37 человек одних в Нокс, других в Брюа, — заявили в чехословацком генеральном консульстве в Париже пять рабочих угольных шахт, приехавших работать во Францию на основе «Конвенции». — В первую очередь мы обращаем ваше внимание на недостатки в самих договорах. Нам дали подписать их незаполненные и неподписанные, там были только печати. Управление предприятия требовало, чтобы мы соблюдали эти договоры полностью. Но само не соблюдало их вообще. Например, сверхурочные за работу сверх рабочего времени не платили вообще, оплачивая работу как в обычные дни. Что касается жилья, нас в одном помещении жило тридцать восемь человек, так что нам приходилось спать по трое на одной кровати. Воду для умывания нам вообще не давали, поэтому мы сами носили ее из деревни, а умываться мы могли только по очереди, потому что нам дали только два таза. По комнате бегало множество мышей, так что даже хлеб, единственную нашу пищу, нельзя было спрятать надежно. Всюду была ужасная грязь, от этого начинались болезни, и в короткое время заболело шестнадцать рабочих. Просьбы о квартирах для семей управление предприятия отвергло, хотя в Праге их гарантировало. Оно только предложило, чтобы мы взяли своих жен к себе в общее помещение, где мы жили, что мы вынуждены были отвергнуть из моральных соображений. Особенно мы обращаем внимание на то, что, хотя договор гарантировал нам равные права с французскими рабочими, этот пункт не соблюдался. В то время как своим ежемесячно выдавали даром 10 центнеров угля, с нас вычитали за уголь по 5 франков за 14 дней. Врачебные осмотры были крайне поверхностны. Франтишека Ондрашека, слепого на один глаз, поставили на работу к открытой печи. В результате того, что из печи вырвалось пламя, он ослеп совсем и стал инвалидом. Мы просим поэтому генеральное консульство расследовать положение дел в названных шахтах, посодействовать нам и обеспечить нам другое место».
Рабочий Карол Колда в том же консульстве заявил:
«Во Францию я прибыл с транспортом 21 ноября 1920 года, и меня определили на работу в Брюа. Поставили на работу забойщиком в штольнях. Я уже работал в шахтах в Германии и был привычный к этой работе. Но тут я был вынужден ползать на коленях, потому что штольни были не как в других местах — в рост человека, чтобы можно было свободно работать, а как норы, в них можно было залезть только на коленях. Это была просто невыносимая работа. Я не мог этого вынести, поэтому меня перевели на погрузку вагонов. Это была аккордная работа, и мне определили норму, что я должен ежедневно сгрузить 35 тонн угля за 18 франков. А французы, которые работали вместе со мной, получали за ту же работу 25 франков. Я хотел выдержать хотя бы до весны, когда я, может быть, нашел бы место получше, но, поскольку мне после повторной моей просьбы отказались выплачивать за работу ту же плату, что и французам, я уволился и ушел с шахты. Мне тридцать пять лет, я официально зарегистрирован и приехал в Париж, потому что в прошедшие недели я тщетно искал работу в Аррасе, в Балли и окрестностях. Зарплату за шесть дней, которую мне не выдали в самом начале — в счет оплаты проезда, мне не выплатили, и поэтому я сейчас остался совсем без средств. Убедительно прошу генеральное консульство, чтобы оно по возможности обеспечило мне работу здесь, во Франции».