— Чех! Чех! — кричали ему, а отзывались Пешке, Вьержмиржовский, остравские жандармы и остальные чехи, так что де Ланнурьен однажды разозлился:
— Ну так будем его звать Богем, как страну Чехию!
— Но слово Богем, Bohême, напоминает bohémien, что означает «цыган», — воспротивился новый связной. — А я-то словак!
Капитан был обескуражен, но быстро нашел выход из положения:
— Послушайте, то, что bohémien означает «цыган», знаем только мы. Остальным это не говорит ничего. Принимаем мой вариант: Богем.
Словацкий француз Чех-Богем стал связным советского командования. Ему дали мотоцикл. Такой, как когда-то отчим привез из Франции и научил его на нем ездить. По-мужски уверенный в себе, словно вросший в седло трофейного zündapp’а, он каждым мускулом ощущал его силу и свое превосходство. Машина слушалась с одного прикосновения. Стартовала мгновенно. Стоило включить газ, упереться в педаль, нажать передачу, легко повернуть рукоятку газа, как она начинала дрожать словно жеребец перед прыжком, набирала скорость, и он точно и уверенно вел ее, не разбирая дороги. Всегда впереди. Перед подразделением. В первой линии. Нередко там, где товарищей не было. Когда за ним гнались истребители, пули свистели над головой, он сворачивал и бросался в кювет. Черный от пыли, белые круги на очках, разбитые сапоги, рваная форма — он знай себе накручивал километры.
— Настоящий «Не бойся»! — похвально отзывался о нем после Стречно и Дубной Скалы Величко. И повысил его, произвел в старшины.
— Говорят, отец твой был шахтер?
Штефан рассказал, что и как.
— И я шахтер, — ударил его по плечу комиссар. — Из Донбасса. Мы почти родственники.
Его звали Лях Андрей Кириллович.
— Послушай, Штефан, — остановил он его через день, — расскажи-ка мне что-нибудь о твоих французах. Ты знаешь их язык, жил у них, знаешь больше, чем мы. Я о них судить не могу, пока не увижу, как они воюют. Люди они компанейские, веселые, вежливые, аккуратные, дисциплинированные, с оружием обходиться умеют, но какие они будут здесь, когда начнется стрельба? Как будут вести себя в бою? Людей проверяют под пулями, не по словам. В бою каждый как на ладони. Видеть человека, как он держится в момент, когда рядом смерть, значит, видеть все. Годы знаешь человека, думаешь, что знаешь его как свои пять пальцев, а потом окажешься с ним, как говорится, в крайней ситуации, и видишь перед собой вспотевшего труса. И для этого нет формул. Это не вычислишь, как в математике.
— Как они будут воевать, не знаю, — задумался Чех, — но что они пришли воевать, это я знаю.
— Ясно! В этом нет сомнений. Кстати, это я в них уважаю больше всего.
Чех вспомнил этот разговор после Стречно.
Когда он видел, как Жюрман стрелял из пэтээрки, разделался с немецким «тигром», а отряд Ляха, вооруженный автоматами, рассчитался с немцами, выскочившими из танка. Оба они тогда смеялись от радости, обнялись, да еще успели и осмотреть «тигра».
— Первый раз вижу такую громадину, — радостно произнес Жюрман.
— Увидишь еще, и не раз, — пообещал Лях.
— Ну что, комиссар, видели вы, как французы воюют? — спросил его Штефан в тот вечер.
— Видел. Что надо!
Штефану часто доводилось встречаться и с начальником штаба. Капитан Юрий Евгеньевич Черногоров — таково было его звание, фамилия, имя и отчество. Деликатный человек. Любитель поэзии. Он застенчиво признался, что намеревался посвятить себя литературному труду. Возможно, отсюда проистекали его симпатии к Томази, журналисту из Парижа, который не раз помогал им как переводчик.
После гибели Томази Черногоров часто возвращался к тому дню. Он видел его в то утро во Врутках — француз играл на улице с маленькой девочкой.
— Что вы тут делаете? — остановился около него Черногоров.
— Играю и дожидаюсь молока, — ответил Томази.
Он подбрасывал девочку над головой, смешно надувал щеки, поводил глазами. Девочка смеялась и ни за что не хотела его отпускать. Даже тогда, когда ее мать, принеся кринку молока, угостила Томази и двух его солдат. Налила и Черногорову. Они поблагодарили и пошли дальше. Но не дошли и до окраины города, как вдруг — гул, грохот, бомбы. Налет! Самолеты исчезли столь же внезапно, как и появились. Над городом поднимался дым. Они взглянули друг на друга и молча повернули назад. Дом, где их угощали минуту назад, лежал в развалинах, посредине улицы дымился кратер, кругом балки, битый кирпич, осколки, а под ними — женщина и девочка. Какой-то старик заламывал руки: