не знал Джона так, как знал в свое время Оза и Харви. У него не было времени, чтобы это сделать. Их отношения были самым большим парадоксом в его жизни. Кобблпот, Дент... Их он знал годы. Думал, что знает. Думал, что на века. С Джоном они были знакомы всего несколько дней. Меньше недели. Брюс считал. Их совместные воспоминания сводились к одному дню в Аркхэме, и времени, проведенному Брюсом под прикрытием, среди тех, от кого он когда-то поклялся спасти свой город. Их дружба была возведена и зацементирована на лжи и эксплуатации. Ее фундаментом послужили слепой энтузиазм и отчаянная нужда Джона стать ближе, позволившие Брюсу взобраться по нему, как по лестнице, наверх, и дотянуться рукой до Пакта. Джон был ключом его операции, от начала и до конца. Универсальной картой. И от конца до начала, Брюс ненавидел каждую секунду, что ему приходилось пользоваться чужой уязвимостью. Казалось, он перерезает подставленное под нож горло. Чувство жалости и вины отравляли мозг. Податливость Джона заставляла поверить во власть над чужой судьбой, значимость собственного влияния. Эта вера заставляла Брюса чувствовать себя могущественным. Он помнил гордость, испытанную в момент, когда Джон отказался передать Уоллер вирус. ...И когда Брюс понял, что переоценил себя, было слишком поздно. Когда это случилось, он уже не знал, что в их отношениях было настоящим - мост сгорел. Брюс ходил по тлеющим доскам. Любая могла под его ногами просесть и развеяться прахом. Брюс рассчитывал на свое влияние, ничего не зная о человеке. Надеясь, что обожания Джона будет достаточно, чтобы вечно удерживать его на своей стороне. Брюс просчитался. И он все еще не знал его. Понимание этого пришло резким шоком, словно врачи в один прекрасный день сообщили ему, что долгие годы Брюс существует без жизненно-важного органа. Сердца или мозга. Возможно, виной была фамильярность Джона - с первой встречи он вел себя так, будто они были знакомы до этого годы. Десятилетия. Но они не были. Брюс не знал Джона так, как знала его Харли. Он чувствовал его на уровне инстинктов, но этого было недостаточно. У них не было общих интересов. Брюс не знал о нем элементарных вещей. У них никогда не было возможности просто поговорить. Он понятия не имел, как Джон жил, выйдя из Аркхэма - до сих пор. Как он жил в Аркхэме. На что он надеялся. Чего хотел. К чему стремился. О чем мечтал. Он понятия не имел, как Джон проводит свободное время. Чем увлекается. Какие книги читает и какую слушает музыку. Смотрит ли кино. Какую марку автомобилей предпочитает и где научился водить. Любит день или ночь, лето или зиму, дождь или солнце. Брюс любил ночь, город, его огни и дождь. Харви любил зеленую дымку пробуждающейся природы ранней весной. И Освальд любил лето и солнце. Когда-то. В детстве. Раньше он мог запросто подойти к Джону и без задних мыслей заговорить с ним. Любой разговор с Джокером казался минным полем. Брюс умел распознать намерение в человеческом взгляде. В глазах Джокера он прочитал смерть. Брюс знал, что Джокер убьет Бэтмена, если Бэтмен не станет драться в полную силу. Это не было шуткой. Это не было игрой. Решение - четкое и ясное. Он больше не был Брюсом, или Бэтменом, или человеком. Он был препятствием, и Джокер собирался его уничтожить. Он хотел убить его так отчаянно, что не чувствовал или не обращал внимания на боль. Он остановился, только когда у него не осталось сил, чтобы двигаться. Брюс не мог забыть этот взгляд и дикую силу в руке, направляющей нож ему в горло. Джон в самом деле хотел его смерти. У него не было ни одного рационального основания считать человека, лежащего на койке напротив, своим другом. В то же время, Брюс знал: Джон, находящийся сейчас с ним в одной комнате, не хочет, чтобы он умирал. И он не мог прогнать чувство. Каким-то образом Джон был ближе к Освальду, чем даже Харви. Давно забытые ощущения родом из детства оживали в нем, каждый раз, когда он останавливал на нем свой взгляд. Мозг играет с людьми жестокие шутки. Но он собирался попробовать. Он был намерен все исправить. Сделать правильно. - Прости, - просто сказал он. Джон повернул на секунду к нему голову и скривился, прежде чем снова уставиться в потолок. Иногда Брюсу казалось, что Джон его ненавидит. Вероятно, в какие-то моменты это было правдой. Когда-то это виделось невозможным. Слепая любовь Джона была чем-то непоколебимым, константой, которую нельзя сдвинуть с места. Ее утрата причиняла боль по причинам, которые Брюс не вполне мог себе объяснить. Словно что-то выдрали у него изнутри. - Перестань, Брюс. Ну, не смотри на меня так. Все в порядке. Он вздрогнул и сел ровнее на стуле. Он не заметил, как Джокер искоса разглядывал его, едва повернув голову на бок. - Надо сказать, у тебя еще хреновее чем у меня получается социализировать с людьми, - Джон хрипло рассмеялся. - Я имею в виду, взаправду социализировать. Когда тебе не все равно, Брюс. Не когда ты играешь богатого плейбоя на публику. Поверить не могу, что я к тебе обратился за советом по поводу отношений. Без обид. Но ты приходишь третий раз, и третий раз на лице у тебя я наблюдаю целую симфонию страданий, - движением дирижера он описал руками дугу в воздухе, скалясь ему в лицо. - Не знаешь от какого слова я укушу тебя за руку, да, Брюси?.. - Да ладно. Я не так плох в этом. - Нет. Нет, ты ТАК плох. - Мне удалось обмануть Пакт. И Харли. - Только потому, что тебе на самом деле не было дела до них, - Джон сел на кровати, подтянул ноги к груди, сложил руки на коленях и положил на них голову, разглядывая его со своего места. - Давай не будем говорить о Пакте, Брюс. Он кивнул. Не самая безопасная тема для разговора. - Как Ал? Брюс внутренне вздрогнул. Он не ожидал этого вопроса, и Джон слишком сильно напомнил ему в этот момент Селину. - Лучше, с тех пор как ему больше не нужно беспокоиться, что он однажды обнаружит меня мертвым в переулке. - О... А вот это неправильно, он всегда может найти тебя мертвым в переулке... Ты конечно, - он прищурился и провел ладонями по сторонам своего лица, поднимаясь к волосам, и изобразил остроконечные уши. - Но в то же время довольно «Брюс», и мы оба знаем, как кончил твой папаня. Как думаешь, может, тебе стоит носить бронежилет, Брюс? - Его тон снова резко изменился, став обеспокоенным, и он остановил взгляд у Уэйна на груди. - Теперь, когда ты упомянул это, я чувствую легкое беспокойство. Не всем нравится благотворительность. Ты отнимаешь у многих кусок хлеба. Что будет с частными охранными агентствами и врачами, если ты вложишь финансы в правопорядок и медицину и перестараешься, Брюс? Многим это не понравится! Многим это не нравилось. В словах Джона было больше правды, чем Альфред желал видеть или признавать. - Этого не случится, - заверил он. Джон смотрел на него несколько секунд, выглядя всерьез встревоженным, потом вздохнул и, высвободив ноги из кольца рук, вытянул их перед собой. - Ты не можешь этого знать, Брюс. Это случилось однажды, а история имеет привычку себя повторять. - Мы можем поговорить о чем-то, кроме моей смерти? - Конечно, Брюс, у нас широкий выбор общих тем. Думаешь, Альфред злится на меня?.. - Вздох. - Завидую тебе, Брюси. Старикан тебя на руках носил, когда ты щенком был, да?.. Альфред предпочел бы, конечно, чтобы он держался от Джона как можно дальше. - Тебе нравится Альфред? - Ну, на вас, ребята, сложно смотреть и не умиляться. Хотел бы, чтобы кто-то так мне перевязывал раны, - он хохотнул. - Доктор Леланд... Ей не все равно. Но она - доктор. Понимаешь?.. Это не то же самое. С Харли все было по-другому. Не то, чтобы она перевязывала мне раны, - он испустил тоскливый вздох и уставился на свои коротко стриженные ногти. - Но это были не отношения доктора и пациента, понимаешь? - Да уж, понимаю, - чуть резче, чем собирался, ответил Брюс. Это не ускользнуло от Джона, и его уголки губ чуть дернулись вверх, превращая жесткую линию рта в лукавую улыбку. Он прищурился. - Я принес карты, - произнес Брюс, спеша перевести тему разговора, и извлек из кармана пиджака запечатанную колоду. Джон резко сел на кровати, поставив ноги на пол, и хлопнул в ладоши. - Карты? Брюс! Ты играешь? - Брюсу Уэйну приходится быть человеком многих талантов. Хочу я этого, или нет, - он поднялся со своего места и пересел на кровать. Джон отодвинулся, освобождая место для игры. Его глаза лихорадочно горели, и он сложил руки в знакомом детском жесте, таращась на Брюса с широкой улыбкой, словно ребенок, которому пообещали показать фокус. Чтобы быть детской, в его улыбке было слишком много зубов, и ее сходство со звериным оскалом выворачивало и искажало образ наизнанку. - Думал, ты захочешь сыграть. - Черт бы меня побрал, если бы я не хотел! Брюс улыбнулся. На секунду напряженное ощущение застывшей в воздухе враждебности отступило, позволяя ему погрузиться в убаюкивающую иллюзию, будто минувшие события не изменили связывающие их отношения прочно и безвозвратно. Будто перед ним сидит все тот же самый Джон Доу, спасший его в Аркхэме, вручивший неуместную открытку на похоронах Люциуса, Джон Доу с его нелепой приветственной растяжкой на «Ха-хасиенде». Джон Доу, который смотрел ему в рот и глотал каждое слово, Джон Доу, который его боготворил. Не Джокер, на правой кисти которого еще краснела, зарубцовываясь белым, четкая линия шрама от бэтаранга. Он пролежал в госпитале три недели - на пять дней дольше, чем Брюс «провел в командировке», пока Альфред зализывал ему раны.