— Меня всегда разочаровывало, горько разочаровывало, Кит, то, что литературе — вообще искусству — не удается с этим совладать. С этим вот маленьким грязным секретом. Который, конечно…
— Это никакой не секрет. Я вполне…
— Да, есть строки Ларкина: «Опять любовь: дрочу под утро снова…»; есть несколько вспышек исповедальности у американцев. Но, несомненно, все лежит на совести романиста, который работает с повседневностью, который должен объять всю ее скуку, быть достойным среди достойных, а среди грязных тоже быть грязным, Кит.
— Ясен пень, — рассеянно сказал Кит. — Уж тут без разницы.
— Ты думаешь, что двадцатый век, достаточно неразборчивый во всех других отношениях, возьмет здесь быка за рога, да, Кит? Но это не так.
— Я видел фильм, — сказал Кит, — где одна девица с этим управилась. На днях.
— Что это за фильм?
Кит прочистил горло.
— «Мисс Авантюра в поместье простофили», — старательно выговорил он.
— Кит, к этому мы вернемся позже.
— Двести семьдесят пять фунтов.
— Мне кажется, одним из замечательных свойств мастурбации является то, что никто не желает, чтобы видели, как он это делает. И вообще, об этом предпочитают не распространяться. И почему это люди глазеют в потолок с таким вот выражением лица? Давай-ка налью тебе, Кит, еще.
— Э-э, спасибо, Ник. Валяй.
Кит смотрел, как она проходила мимо, как легонько подрагивает ее платье. Метательным своим пальцем он не преминул ткнуть ее в огузок, укрытый под белыми оборочками. Маневр типа «вверх-вниз» заставил нижнюю юбку зашуршать; да, платье довольно шумливое. В точности как его хозяйка. Кит с силой всосал часть верхней губы. Он полагал, что вполне непринужден и превосходно поддерживает это сексуальное обсуждение — или обмен опытом — или предварительную беседу. Он думал о восторженных тетушках из журналов, об их безусловном одобрении. Освоение новых областей откровенности. Взрослый обмен мнениями, блин. Взаимное удовольствие. У каждого из нас есть свои потребности. Но обе его ноги затекли, так плотно были они перекрещены. А ладони, чувствовал он, были липкими, словно бы обмазанными илом. Господи, проторчать здесь всю ночь. В таком разе «кавалеру» навесят штраф. Или вообще его свинтят. Мудилы долбаные…
— Как и многое другое, Кит, это все проходит со временем. Тебе сколько?
— Двадцать девять, — самоуверенно сказал он, как будто возраст был одним из его неоспоримых достоинств, его квалификацией.
— Ребенок. Дитя. Ты приближаешься к возрасту, когда, судя по литературе, ты будешь готов со всем этим покончить. Ты, конечно, этого не сделаешь. Никогда. Никто не заставит тебя бросить это дело, правда, Кит? Глядя на тебя, я вижу мужика, — при этих словах ее лицо исполнилось плутовского восхищения, — который был бы горд умереть со своим Джонсоном в лапе.
— Да уж! Славно бы!
— Славно! Но не беспокойся. Смотреть мы не будем. Все в порядке, пока ты не достигнешь того возраста, в котором Христос взошел на Голгофу. После этого никто не хочет, чтобы об этом знали. Потому что это просто становится печальнее. Все время — печальнее и печальнее.
Кит пожал плечами. Он чувствовал, что погружается в уединенность похмелья — в глубокую, устоявшуюся уединенность связанных с них ощущений. В этой области все невзгоды не подлежат разглашению. Ох-ох-ох. Ой. Ну вот. Уф. Боже мой. Я вас умоляю. Но только про себя, молча. Все это… все это пройдет, так или иначе. И Телониус с его манго и гирями. И Гай.
Николь подошла и уселась рядом с ним на диване. Широко раскинувшиеся платье и нижняя юбка. И подогнутые ноги, их волнующе очертания под складками ткани. Ее лицо опустилось, но глаза по-прежнему искали его взгляда.
— Ты явно своего рода большой знаток, — сказала она мягко. — Знаток порнографии. Что ты в ней больше всего ценишь? Будь откровенен. Я все пойму. Ты же знаешь, я — я совершенно не «судоумная».
Киту понравилось это словечко. Оно навевало ему мысли о новой заре, о лучшем мире, окончательно освободившемся от всех присяжных, мировых судей и королевских адвокатов. Изогнув брови, он сказал:
— В точности как тот, что сидит рядом.
Он знал, он даже надеялся, что это, скорее всего, неправда (и ощутил, как на верхней губе у него образуются усы из пота, как у Сапаты[73]). В среднем по два-три часа в день Кит проводил в поисках — по большей части бесплодных — той порнографии, которая была ему по вкусу (то есть именно порнографии, блядского искусства, а не лишенных собственно секса секс-фильмов, которые всучивали ему другие кидалы, и не той дряни, что продают в магазинах). Но было время, когда порнография в жизни Кита занимала куда более ощутимое место. До женитьбы порнография для Кита была тем же, чем для других является героин. Он так плотно на нее подсел, что доходил из-за нее до нищеты и опасался за свой рассудок и зрение. Порнография стала главной причиной его женитьбы на Кэт. Видеофильмы. Он получал их от «башки в полотенце» — Абдельразака — в Брикстоне. (Абдельразак тоже не был «судоумным». На сто процентов не «судоумный» — так можно было бы сказать о нем, об Абдельразаке.) Кит знал, что не способен устоять перед порнографией. Он крутил ее постоянно, и даже этого было для него недостаточно. Он хотел, чтобы она крутилась, когда он спит. Он хотел, чтобы она крутилась, когда его нет дома…
— Просто обнаженные телки, — сказал Кит. — В основном. По-видимому.
— Смешно, правда? От маленького грязного секрета можно отпираться где угодно. Но здесь идет речь о жанре, который зародился как самиздат и вылился в глобальную индустрию; в котором нет ничего другого. Женщины, как правило, порнографию не одобряют, а, Кит? Я не думаю, например, что ее одобряет твоя жена.
Н-да, подумал Кит. В чем же суть всего этого? Мысли, возникавшие в его голове, искали словесного выражения, но оставались безымянными. Что-то такое, связанное с совершением греха в одиночку, незримо. Запираешь за собой дверь. Все видит только фарфор да старое полотенце. Ему захотелось говорить, и он раскрыл было рот, но на язык так ничего и не пришло.
— Женщины толкуют о насилии, которое она творит над ними. Но я в этом не уверена. Взять самое безобидное развлечение, которое только можно себе представить, — представление иллюзиониста. Его ассистентка семенит по сцене в бикини, а потом ложится, улыбаясь до ушей, чтобы ее распилили пополам. По-моему, женщины не любят порнографию потому, что она оставляет их в стороне. Там, где порнография создается, женщины присутствуют. Наши обесчещенные сестры. Но там, где она используется, их нет. Это чисто мужское занятие. Мужчины не делятся своим маленьким секретом с женщинами. Но делятся им с порнографией.
Она встала. Смотри-ка: у нее в руке пульт. Телевизор издал электрический треск. Она музыкально (безумно) рассмеялась и сказала:
— Вот он, вкус англичанина! Сиделки, старушки-учительницы, регулировщицы движения. Это так мило. Полагаю, все это проистекает от нянь, от школ, от всего такого. Хотя и не в твоем случае.
— Да уж, будь спокойна, — сказал Кит (он неотрывно смотрел на экран).
— А вообще-то, там много похотливых водопроводчиков, распутных мойщиков окон и так далее.
— Ясен пень.
— Я хочу принять ванну. Кит, будь добр, расстегни мне молнию. Спасибо. Мыться буду минут пятнадцать, не меньше. Там наверху такой маленький крючочек. Да-да. Спасибо. На столе есть бумажные салфетки. Дай мне знать, когда закончишь… Все в порядке, Кит. Я тебя понимаю.
Она приветствовала едва ли не всякое умирание. Рукоплескала всему, что составляло ей компанию. Значит, она не одинока. Мертвый цветок, отвратная мутность мертвой воды, вовремя не вылитой из вазы. Мертвая машина у обочины — полуободранная, раскуроченная, искалеченная, уничтоженная, нелепая. Мертвое облако. Смерть Романа. Смерть Анимизма, Смерть Наивного Реализма, Смерть Теологического Доказательства и (в особенности) Смерть Принципа Наименьшей Неожиданности. Смерть Планеты. Смерть Бога. Смерть любви. Все это — компания.