Столь явное восхищение со стороны Лопе, чье имя в то время было у всех на устах, подразумевавшее и неспособность к злопамятству, конечно, было обращено не к педантам и трудолюбивым, но бездарным последователям Гонгоры, не к тем бесстыдным плагиаторам, что бесчестили ремесло поэта. Лопе, как строгий критик, бранил и порицал их «обезьяньи» сочинения (то есть словно списанные у других), их абсурдное и неуклюжее подражание, их тщетные попытки риторических воспроизведений чужих речей. «Эти поэты, — писал Лопе, — полагая, что подражают ему, создают чудовищ, они перегружают всяческими излишествами свой стиль, словно не довольствуясь тем, что нарумянили щеки, накладывают румяна еще и на нос, на лоб и уши». Лопе со всей силой и энергией своего разума и духа восстал против этих педантов, против их грубого элитаризма, против недоступности их текстов для понимания читателей, против неудобочитаемости этих текстов. «Поэзия, — писал Лопе, — должна быть доступной для всех тех, кто имеет к ней склонность; она не должна быть трудной для тех, кто ее читает, она должна быть трудной для тех, кто ее создает».
Лопе решительно и упорно сражался с этим умышленным осложнением стиля, делавшим текст «темным», то есть малопонятным. Конечно же его пьесы представляли самый большой интерес для его критиков. С огромным юмором и к великому удовольствию зрителей он представлял сцены, похожие на ту, что есть в его пьесе «Дружба и долг», где диалог ведут дворянин и поэт, желающий наняться в услужение. Будущему господину, спрашивающему, каков его стиль, простой или культеранистский, поэт отвечает: «Культеранистский, ваша светлость». И далее происходит такой диалог: «Прекрасно, ты станешь составлять мои секретные послания». — «Почему, ваша светлость?» — «Черт побери, потому что я буду уверен, что никто в них ничего не поймет!» Точно так же в одном очень остроумном сонете Лопе вернул на землю двух поэтов предыдущего столетия, прославившихся изяществом, простотой и совершенством: Боскана и Гарсиласо де ла Вега, того самого, что был в Испании так же знаменит, как Ронсар во Франции. Лопе привел их на постоялый двор, где разговаривали, следуя правилам нового стиля:
— Боскан, мы прибыли слишком поздно. Смогут ли нас устроить на ночлег?
— Так постучи, Гарсиласо.
— Кто там предстал?
— Смилуйтесь, откройте двум всадникам с Парнаса!
— Не может здесь ноктюрновать вооруженная палестра!
— Я не понимаю, что говорит служанка.
— Сударыня, что вы говорите?
— Что надобно стремиться к шири, ибо сии лимбы указывают на запад, а солнце обесцвечивает долю розы…
— Женщина, ты в своем уме? По какой причине ты отказываешь проезжему гостю?
— Что они сделали с языком? Здесь более не говорят на языке христиан.
— Пойдем отсюда, Боскан, мы сбились с пути.
Этот сонет, представленный в форме театральной сценки, имел такой огромный успех, что Лопе ввел его во многих вариантах в несколько комедий, в частности в комедию «Капеллан Пресвятой Девы». Отзвуки его можно найти и в романе «Доротея», опубликованном Лопе двадцать лет спустя; там есть сцена, в которой Сесар и Лудовико критикуют по всем правилам новый стиль и в конце сочиняют нечто вроде бурлеска.