Фримен что-то сказал ему, но разобрать слова было невозможно. Фримен вынужден был закричать громче.
— Мне кажется, я должен лечь в дрейф, сэр.
Фримен говорил сдержанно, несколько стесняясь. Положение его было непростым: согласно морским обычаям и законам он являлся капитаном этого корабля, и Хорнблауэр, пусть и стоявший на много рангов выше его, был не более чем пассажир. Только адмирал мог принять на себя командование в присутствии назначенного для этого офицера без долгих и сложных формальностей, капитан, даже имевший ранг коммодора, как, например, Хорнблауэр, не был в праве этого делать. С точки зрения положение, прописанных в Своде Законов Военного Времени, Хорнблауэр мог руководить только действиями «Порта Коэльи», то же, каким образом будут выполняться приказы, отданные Хорнблауэром, Фримен определял единолично. Формально, у Фримена имелось полное право решать, ложиться в дрейф или нет, однако вряд ли хоть один лейтенант, командующий восемнадцатипушечным бригом, позволил бы себе хладнокровно проигнорировать мнение коммодора, находящегося на борту, особенно если этим коммодором являлся Хорнблауэр, имеющий репутацию человека, нетерпимо относящегося к промедлениям и задержкам, возникающим при выполнении поставленной перед ним задачи. В любом случае, ни один лейтенант, думающий о своем будущем, не станет так поступать. Несмотря на тошноту, Хорнблауэр усмехнулся про себя, размышляя над дилеммой, стоящей перед Фрименом.
— Если вы хотите, то можете лечь в дрейф, мистер Фримен, — прокричал он в ответ, и Фримен тут же стал отдавать приказания через рупор:
— Лечь в дрейф! Убрать фор-марсель! Поднять грот-стень-стаксель. Квартермейстер, привести судно к ветру.
— Есть привести судно к ветру, сэр.
Спуск фор-марселя уменьшил давление на судно, а подъем стакселя сделал его более управляемым, а затем оно привелось к ветру. До того времени корабль пытался противостоять ветру, теперь же он покорился ему, как женщина уступает напору настойчивого возлюбленного. Судно встало на ровный киль, повернувшись к резким волнам правой скулой, ритмично опускаясь и поднимаясь на них, в то время как раньше металось самым непредсказуемым образом на волнах, заходивших с кормы. Грот-ванты правого борта образовали собой нечто вроде укрытия для Хорнблауэра, стоявшего за фальшбортом, так что казалось, что сама сила ветра несколько уменьшилась.
Глава 4
Все стало, без сомнения, более удобным, безопасным. Теперь для «Порта Коэльи» не существовало опасности потерять рангоут или паруса, или что швы разойдутся. Но это совсем не приближало ее к «Флейму» и его мятежной команде, наоборот, это означало, что ее сносит под ветер, все дальше и дальше от них. Под ветер! Хорнблауэру, как и большинству моряков, свойственно было маниакальное стремление всегда находиться с наветренной стороны от цели. Он злился на каждый ярд сноса сильнее, чем скряга, вынужденный расставаться со своим золотом. Поздней осенью в водах Канала, где западные шквалы — практически каждодневное явление, за любой снос востоку придется заплатить высокую цену. Каждый час дрейфа будет стоить им двух- трех часов лавирования, если только ветер не задует с востока, чего вряд ли можно ожидать.
А каждый час должен быть на счету: кто может себе представить, какое новое безумие могут затеять отчаявшиеся люди на борту «Флейма». В любой момент они, под воздействием паники, могут перебежать к французам, или же их вожаки могут покинуть судно и отправиться искать убежища во Франции, навсегда избегнув, таким образом, веревки палача. И в любой момент по флоту могли распространиться слухи, что одному из королевских судов безнаказанно удалось разорвать узы дисциплины, что с забитые некогда матросы, как равный с равным, ведут переговоры с лордами адмиралтейства. Хорнблауэр слишком хорошо представлял себе, какой эффект могут возыметь такие новости. Чем скорее матросы «Флейма» получат образцово-показательную порку, тем лучше. Вот только до сих пор у него не было ни малейшего представления о том, как это можно осуществить. Нынешний шторм вряд ли потревожит бриг мятежников — он легко может избежать его, укрывшись с подветренной стороны Нормандского полуострова. Судно такого тоннажа способно переместиться в любую точку залива Сены, с одной стороны, оно может уйти в Гавр, с другой — в реку Каэн.
Его прикроют береговые батареи Котантена, а шасс-маре и сенские канонерки будут наготове, чтобы прийти ему на помощь. Как в Шербуре, так и в Гавре стоят французские фрегаты и линкоры, хотя и они и имеют половинный экипаж и не способны выйти в море, для них не составит труда проделать путь в несколько миль от порта, чтобы прикрыть отступление «Флейма». При приближении превосходящих сил они, безусловно, обратятся в бегство, имея дело с равным, например, с «Порта Коэльи», они могут остаться и принять сражение, при этом Хорнблауэр чувствовал себя неспокойно при мысли о схватке в равных условиях с британским кораблем, управляемым английскими моряками, которых ведут в бой отчаяние и храбрость. Победа может оказаться купленной дорогой ценой: какими триумфальными кликами на всю Европу разразится Бонапарт при известии о сражении между двумя британскими кораблями! Скорее всего, будет много убитых — какая польза будет флоту от того, что британские моряки станут убивать друг друга? Какой отклик это найдет в Парламенте? Кроме того, весьма вероятно, что оба брига нанесут друг другу такие серьезные повреждения, что станут легкой добычей для шасс-маре и канонерок. И, что еще хуже, существовала возможность потерпеть поражение. Одинаковые корабли, равные команды — шансы были настолько равные, что об исходе можно было гадать, подбросив в воздух монету. Нет, на прямое сражение с «Флеймом» он решится только в качестве крайней меры, а может быть не решится даже тогда. Но в таком случае, черт возьми, что же он должен делать?
Хорнблауэр заставил себя вернуться к окружающей действительности, покинув замкнутую аллею мыслей, по которой прогуливался до этих пор. Ветер все еще ревел вокруг него, но непроницаемое покрывало тьмы исчезло. Прямо перед собой он мог различить прямоугольник зарифленного грот-марселя, четко вырисовывавшийся на фоне неба. Вокруг него разливался серый отсвет: покрытые белыми пятнами волны, через которые тяжело переваливался бриг, стали ясно видимы. Наступало утро. Он находился сейчас здесь, в открытом море, в середине Канала. А еще двадцать четыре часа назад он, облаченный в шелка, сидел в окружении рыцарей ордена Бани в Вестминстерском аббатстве. А даже того менее он был рядом с Барбарой — вот еще одно направление мыслей, от которого он никак не мог избавиться. Снова пошел дождь, тяжелые капли били ему в лицо. Он продрог насквозь: стоило пошевелиться, как он чувствовал, как с шарфа Барбары, обмотанного вокруг шеи, сочится вода. Фримен стоял рядом с ним, однодневная щетина на его щеках была деталью, дополнявшей его сходство с цыганом.
— Барометр стоит низко, сэр, — сказал Фримен. — Никаких признаков улучшения погоды.
— Я тоже не замечаю таковых, — согласился Хорнблауэр.
Это была неблагодатная тема для разговора, даже если у Хорнблауэр и было бы желание вступать в разговоры с подчиненными. Серое небо, серое море, завывающий ветер, холод, пронизывающий их, череда пессимистических мыслей, занимавших ум Хорнблауэра — все это помогало ему поддерживать то осторожное молчание, привычку к которому он так долго в себе вырабатывал.
— При первых признаках перемен дайте мне знать, мистер Фримен, — сказал он.
Он направился к люку — ему с большим трудом удавалось передвигать ноги, нагнуться, чтобы ухватиться за комингс люка, когда он начал спускаться, оказалось еще труднее. Когда он протискивался под палубными бимсами в своей каюте, его суставы скрипели. Он совершенно окостенел от холода, усталости и морской болезни. Он сознавал, с досадой, что нельзя просто упасть, не раздеваясь, на кровать, как ему этого хотелось: не из-за страха перед ревматизмом, но из-за того, в течение многих дней может не представится возможности просушить намокшие постельные принадлежности. И тут появился Браун, словно материализовавшийся внезапно из ниоткуда — должно быть, он дежурил в кладовой офицерской кают-компании, ожидая его прихода.