«Я полагал, что в Россию вы отправились в ходе вашей борьбы за права человека», — сказал Карваланов.
«До поездки в Москву я вообще не слыхал о советских диссидентах, к моему великому огорчению. Как, впрочем, и бешенстве среди собак. О России я, собственно, знал лишь, что там произошла пролетарская революция. Это обнадеживало», — сказал лорд.
«Не понимаю, чему тут радоваться», — сказал Карваланов.
«Если исчезло дворянство, значит, исчезли и егеря. Если исчезли егеря, значит, нет нужды в фазаньей охоте, понимаете?»
«Потому что исчезло дворянство? Неужели вы думаете, что всех фазанов перестреляли, как всех буржуев с аристократами в революцию? А как насчет сталинских егерей на правительственных дачах — выезжали на охоту полным составом политбюро», — кипятился Карваланов.
«Я тогда ничего не знал о партийной коррупции. Я ехал в Россию, как будто возвращался на свою духовную родину — без егерей и фазанов. Я даже подумывал: а стоит ли вообще покупать обратный билет?» По словам лорда, опекуны были лишь рады от него избавиться. Они стали распространять слухи о том, что Эдвард не только психически болен, но еще и агент коммунистического интернационала. Лорду пришлось сделать заявление в прессе о том, что едет он в Советский Союз не из-за симпатии к коммунизму, а из-за любви к преследуемым животным. С ним тут же связалась одна из многочисленных благотворительных организаций, занимающихся правами человека в Советском Союзе. Представительница организации долго говорила с ним о «необходимости оказания моральной поддержки тем советским гражданам, кто осмеливается открыто вступать в борьбу с тоталитаризмом». Лорд слабо понимал, какие могут быть проблемы с тоталитаризмом в стране, где устранена охота на фазанов, но адреса тем не менее взял ради вежливости по отношению к представительнице антитоталитарных тенденций.
«И что эта была за организация?» — полюбопытствовал Карваланов.
«Эмм… Амнезия? Амнезия Интернешнл?» — пробормотал Эдвард.
«Не Амнезия — Амнистия! Международная Амнистия. А не амнезия. Амнезия — это потеря памяти. Впрочем, Амнести Интернешнл действительно страдает порой потерей памяти: забывает о политической идеологии режима, нарушающего права человека», — и Карваланов пустился было в полемику о разнице между тоталитарными режимами советского блока и авторитарными диктатурами южноамериканского типа.
«Совершенно с вами согласен», — пресек его полемический «драйв» Эдвард, согласно закивав головой. По его мнению, Амнести Интернешнл забывает о правах животных в странах тоталитаризма. Там догов заставляют охранять государственную границу — заставляют их, собак, бросаться на людей, как будто они, собаки, бешеные. Куда бы ни сворачивал их, Эдварда с Карвалановым, разговор, он в конце концов непременно упирался в собачью конуру. Начинался по-человечески, а кончался собачиной. Однако по прибытии в Москву лорду очень быстро (к радости Карваланова) дали понять, что его приверженность к советской фауне не должна распространяться за пределы дозволенной иностранцам зоны — т. е. московской городской черты. От нечего делать лорд направился по одному из адресов международной «амнезии».
«Бес… бес…», — пытался припомнить он четырехэтажное московское название.
«Бес? Черт! Может быть: Чертаново?» — гадал вместе с ним Карваланов.
«Бес… Бездумкопф?» — рискнул предположить Эдвард.
«Бескудниково!» — догадался Карваланов. «Я там жил. В промежутках между арестами».
«Там такие очереди на автобус!» — сочувственно замотал головой лорд. Но Карваланов стал защищать очереди, сказав, что советская очередь — это и парламент, народное собрание, и одна большая семья.
«Конечно, и прикрикнут на тебя, и локтем, бывает, толкнут, но зато какое чувство единства. Западу, по-моему, этого крайне не хватает», — эпатировал не столько лорда, сколько самого себя Карваланов. Он, кто всегда настаивал на своем праве жить и действовать в одиночку, вне толпы, он, оказавшись в Англии — стране одиночек-островитян, вдруг стал тосковать о единении с массами.
«На меня, знаете, в очереди смотрели как на шпиона», — сказал лорд. «А вот в автобусе я как раз и почувствовал сплоченность. Настоящее единство тела и духа. Там так, Карваланов, от всех пахнет!» — признался он с извиняющейся улыбкой. За дверьми же автобуса, по его словам, простирался мираж. Снежная пустыня. Антарктика. И многоквартирные блоки белеют, как айсберги. Ни номера дома, ни названия улицы. Мираж.
«Я знаю эти жилые массивы», — сказал Карваланов. «Там нету улиц, там нумерация идет по корпусам, как в тюрьмах. Вам какой номер нужен был?» — осведомился он с деловитостью старожила, как будто остановился с лордом на углу своего квартала в Бескудникове. Лорд порылся в записной книжке. Услышав номер дома, корпуса и квартиры, Карваланов воскликнул: «Но это же мой адрес!» — и, опомнившись, уточнил: «Бывший».