Выбрать главу

Лауро Мартинес

Лоредана

Моему агенту Кэй Маккоули

И снова — Джулии О'Фаолейн

* * *

Пусть верхние улицы будут в распоряжении знати, нижние же предназначены для повозок, вьючных животных и простых людей… Город надо строить на берегу моря или большой реки, чтобы нечистоты вымывались прочь.

Леонардо да Винчи. Записные книжки (О новом городе)

Всякий город, сколь он ни мал, является в действительности двумя городами: одним для бедняков и другим для богачей.

Платон. Государство

Предисловие

Сохранилась лишь одна рукопись, повествующая об этой истории из XVI века, в которой переплелись любовь и политика. Пока невозможно сказать, как она была вывезена из Италии, потому что это скорее всего произошло тайно. Итальянские законы запрещают вывозить национальные литературные и исторические памятники без одобрения министерства культуры. Настоящий том явно не получил бы разрешения на вывоз: в нем содержатся бумаги, изъятые в 1690-х годах из правительственных архивов Венеции. Вскоре это собрание перешло к одной высокопоставленной семье и хранилось в частной библиотеке в течение трех веков, вплоть до прошлого года, когда обедневшие потомки тайно продали и вывезли из страны все свои архивы.

Форма этой повести необычна. Она дошла до нас в виде сборника документов, составленного около 1700 года священником и архивариусом братом Бенедиктом Лореданом. Отпрыск того же рода, что и сама Лоредана, он, должно быть, слышал старинное предание и решил восстановить истинные события, изучив семейные и архивные записи. В процессе своих изысканий он избрал неожиданный способ повествования: предоставлять право голоса самим героям. Отыскивая необходимые свидетельства, он порой опускался до воровства и без колебаний орудовал ножницами и клеем при работе с источниками. Заботясь больше о форме повествования, составитель нарушал хронологический порядок свидетельств, меняя их местами и разбивая на части так, как ему казалось подходящим. Благодаря своему сану и работе в архивах он, вероятно, пользовался свободным доступом ко всем документам.

Я предполагаю, что кража государственных документов была продиктована его принадлежностью к роду, оказавшемуся в самом сердце повести. Возможно, он верил, что таким образом лишь восстанавливает фамильную честь и собственность. А чтобы лучше скрыть свой поступок, замести следы, он просто связал источники вместе, подшивая их в. один текст.

Однако этот свод — если можно его так назвать — требует нескольких предварительных слов. Соединяя его отдельные части, брат Бенедикт был так увлечен событийной стороной, что не обращал внимания на богатый исторический фон. К тому же он был еще слишком близок к той эпохе, поэтому книга производит странное впечатление. Современные читатели скорее всего будут обескуражены, когда узнают, что Венеция в эпоху своего расцвета была двухъярусным поселением: город солнца возвышался над мрачным и темным нижним городом. В случае необходимости Венецианская Республика, la Serenissima, превращалась в полицейское государство. Пытки считались обычным явлением, как, впрочем, и во всей Европе. Смертная казнь представляла собой зрелище, повод для грандиозного поучительного спектакля. Большинство людей не имели фамилии. И я мог бы упомянуть еще о многих особенностях — например, о повседневной значимости языка колоколов, труб городских глашатаев и гербов, — чтобы приготовить читателя этой повести к вступлению в этот не похожий на наш мир.

Естественно, возникает вопрос, можно ли доверять документам, собранным нашим священником. Все в них выглядит достоверным: бумага и водяные знаки, химический состав чернил, рукописный шрифт XVI века, имена и даты, не говоря уже об описаниях официальных процедур и основных исторических фактов. Венецианцы были очень аккуратны в своих записях: из-за обширной заморской торговли они привыкли ежедневно браться за перо.

Любая письменная история — всего лишь мозаика. Тщательно изучив множество источников, историк пишет рассказ с началом, серединой и концом. В нем можно найти описания, утверждения, догадки и преувеличения, неизбежные при научном анализе. Однако итоговая картина должна быть воссоздана в воображении читателя, когда он движется по тексту страница за страницей. В этом смысле каждый читающий историю является историком.

Составляя текст «Лореданы» (хотя и оставив его без названия), от себя брат Бенедикт добавлял только названия архивных источников или год события, заключая их в квадратные скобки. В повествовании его голоса нет. Вместо этого нам предлагается мозаика, набор необработанных свидетельств. Каждый документ — часть целой повести, и они переплетаются столь тесно, что создается впечатление, будто нас провели по улицам города и всем слоям общества.

Любопытно, что, словно желая склеить осколки разбитой вазы, Бенедикт Лоредан пронумеровал документы в том порядке, в котором подшивал их в свой свод, таким образом задав определенный порядок течению событий. Скорее всего, только в этом поступке и проявляется его авторский подход.

Я предпринял попытку перевести и издать повесть, поскольку был поражен силой характера Лореданы и стойкостью молодого Орсо, ее возлюбленного. Однако, работая над сборником, я постепенно странным образом стал восхищаться и Бенедиктом.

Так называемый «миф о Венеции» рисует нам картину мудрой, стабильной и спокойной республики, где царили справедливость и умеренность, изящные церемонии и красота. Этот миф развенчивается повестью о Лоредане и Орсо — вернее, работой ее компилятора. И все же после прочтения я не перестал любить Венецию. Хоть это и звучит странно, эта история научила меня смирению перед нашим жребием. И посему за ее спасение от небытия брат Бенедикт — я свято в это верю — заслуживает нашей благодарности.

В поисках сияющих ценностей мы часто превращаем Венецию и Флоренцию эпохи Возрождения в пышные декорации истории — в вымышленный мир, где легче найти оправдание этому животному — человеку. Конечно, мы отчаянно нуждаемся в таком мире, но все же он — побег от реальности. Я считаю, что мы должны набраться духу и прекратить обращаться взором от непривлекательного настоящего к далекому золотому веку. Куда лучше смело принять вызов нашего бесславного мира.

Лауро Мартинес

Архивы повести

Италия 1520-х годов.

Возрождение в расцвете, но по-прежнему высоки знамена темных сил. Немецкие, испанские, французские и швейцарские солдаты занимают отдельные участки полуострова. Беспокойство и меланхолия омрачают жизнь итальянских властителей и аристократов и сквозят в их письмах. Церковь уже долго находится под властью Пап, которые продают ее милости и саны, осыпают титулами родственников и друзей, назначают на высшие посты фаворитов из знати и политической элиты. В Германии Мартин Лютер и его коронованные сторонники без особых проблем разрушают единство Католической Церкви, и протестантская ересь уже просочилась на Апеннинский полуостров.

Аристократическая республика Венеция — самое значительное итальянское государство. В Тоскане последняя Флорентийская Республика, поощряя открытые политические дебаты, отчаянно борется против возвращения деспотии дома Медичи. Дальше к югу папское государство захватывает центральную Италию, а Рим — город Папы Климента VII. На севере за могущественное герцогство Миланское борются король Франции и император Карл V Габсбург, который уже правит Неаполитанским королевством далеко на юге.

Одним словом, большинство территорий Италии превратилось в поля сражений для армий интервентов. Тем не менее повседневная жизнь, похоже, не особенно изменилась. Эпохальные вопросы остаются уделом правителей.

Вендрамин, автор следующего дневника, родился в одной из наиболее влиятельных венецианских семей.

1. [Пьетро Вендрамин. Отрывок из дневника:]

XII сентября [1529] …Все состоялось вчера в шесть часов. По приказу Совета Десяти [Венецианская тайная политическая полиция] парфюмера и фальшивомонетчика Сардеско привезли в Риальто. Огромная толпа ожидала его. Был солнечный день. Первыми появились глашатаи и начали трубить. Когда на площадь в полной тишине прибыли помощники палача, ювелир расплавил поддельные дукаты. Уложив Сардеско на землю, стражники открыли ему рот щипцами. Палач начал тонкой струйкой лить туда расплавленный свинец. Боже мой! Его ноги дергались и бились в конвульсиях. Люди отпрянули. Кто-то закричал: «Смотрите!» Руки фальшивомонетчика, словно клещи, резко сжались. Глаза были широко открыты. Никто — в том числе и я — не мог оторвать взгляда. Он не издал ни звука, даже не поперхнулся. Его тело выпрямилось и застыло: он умер прямо там, лежа на спине.