А в душе рождались строки о том, чему еще предстояло исполниться:
«Мое сердце в ладонях твоих,
Ты его раздели на двоих.
В моем сердце сиянье любви,
Ты меня от себя не гони.
Я приду, и утихнет вся боль,
Мы пойдем по дороге с тобой.
Я сыграю забытую роль,
Ты познаешь — мы крови одной».
***
Этим утром Поль не стал ждать, когда проснутся родители, взял мольберт с красками и пошел в школу искусств. Он пришел раньше всех. Высокие двери красивого старинного здания оказались закрытыми. Он сел на лавочку в скверике перед школой и стал ждать. Минут через пять дверь приоткрылась, из нее выглянул старый сторож Сорон. Он был настолько стар, что никто не помнил его молодым. Он глянул на мальчика и поманил скрюченным пальцем. Что-то дрогнуло в душе Поля. Мальчишки в школе боялись Сорона, хоть иногда подстраивали ему всякие каверзы. Поль не являлся исключением — он тоже побаивался сторожа, слишком тот был стар и непонятен. Но не сидеть же, когда тебя зовут. Поль поднялся и нехотя двинулся к приоткрытой двери. Сорон отодвинулся в сторону, пропуская Поля, и тот вошел. Дверь за спиной захлопнулась, гулко лязгнул засов. Поль оказался в привычном полумраке. Знакомые запахи масляных красок, дерева и пыльных холстов, что рулонами лежали под лестницей, окружили его. Там же, под лестницей, находилась приоткрытая дверца в небольшую комнатку сторожа. К ней и подтолкнул Сорон замершего мальчишку. Поль вошел. Он был здесь впервые. Вдоль стены стояла узкая тахта, заправленная шерстяным одеялом. Рядом с ней низкий столик. На нем плетеная корзинка с булочками, чайник и две большие кружки с горячим напитком. Аромат чая и свежей выпечки достиг носа Поля, и тот сразу вспомнил, что не завтракал. Сорон кивнул на тахту. Поль опустил на пол мольберт и сел, посмотрел в окно. Из него прекрасно просматривалась аллея с лавочками.
— Рано ты, Поль, сегодня, наверное, не завтракал, — сказал Сорон, садясь рядом.
— Да, не завтракал, читал всю ночь.
— Я так и подумал. Я стар, но глаза у меня острые, особенно, если вдаль смотрю. Гляжу, сидит Поль, глаза красные, то ли опять всю ночь читал, то ли плакал…
— Нет, не плакал, то есть плакал, — смутился мальчик, — но немножко, от солнца.
Сорон взял кружку, а другую вместе с корзинкой подвинул к Полю.
— Так вот, — продолжил Сорон, — дай, думаю, напою мальца чаем с булочками, а булочки свежие, мне их Зойка утром заносит, как на рынок торговать идет, может, повеселеет мальчишка, да и мне радостней станет, а то сижу один…
Поль с благодарностью взял еще теплую сдобу и попробовал чай. Тот оказался крепким и сладким.
— Спасибо! А то еще целый день заниматься.
— На здоровье. Что же ты читал, Поль?
Тот положил булочку, поставил кружку на столик. Нельзя было есть и говорить об этом. Сорон следил за его действиями.
— Лорима, — вымолвил Поль и голос дрогнул, потому что впервые он произнес имя учителя вслух, — «Беседы с мастером осознания».
— Вот как, — произнес Сорон и накрыл руку Поля. Ладонь старика была жесткая, шершавая, но теплая. И от этого тепла, а может от чая, охватил Поля какой-то странный покой, словно все расслабилось внутри после долгого напряжения, — задел он твою душу… сильно… Ты пей-то чай, а то стынет.
Поль пил, а что-то творилось в душе и очень хотелось плакать. Он моргал, прятал глаза, подносил кружку к губам и отпивал по глоточку.
Чай кончился. Поль глянул на часы с маятником, что мерно тикали на стене. До занятий оставалось целых два часа. От тепла и еды потянуло в сон. Сторож поймал его затуманившийся взор.
— Ты давай, приляг — не стесняйся, а я одну историю расскажу.
Полю очень хотелось прилечь. Он снял сандалии, залез на тахту с ногами и вытянулся вдоль стеночки — какое наслаждение, после стольких часов напряженного сидения в одной позе. Глаза закрылись. Сорон начал рассказ, а Поль его увидел, как во сне.
Однажды ученик попросил учителя показать счастье. Учитель подвел ученика к зеркалу.
— Кого ты видишь? — спросил он.
— Себя, — ответил ученик.
— Когда увидишь меня, познаешь половину моего счастья.
— Почему только половину, учитель?
— Потому что полностью я познаю счастье, когда, глядя в зеркало, увижу тебя…
Поль видел себя. Он склонился над листом бумаги и рисовал иллюстрацию к книге Лорима. Во сне он знал, какой ей надлежит быть. Она состояла из двух частей. Первая часть — в начале книги, а вторая — в конце. Поль запомнил изображения, чтобы, когда пробудится, перенести их на бумагу.
Поль вздрогнул и проснулся от длинного трезвона. «Так же звонят только на большую перемену в обед», — подумал он и глянул на часы. Так и есть, двенадцать часов. «Что же Сорон меня не разбудил, — расстроился он, — как я теперь в класс пойду?» Он глянул на стол. Там лежала записка. Поль взял ее и, с трудом разбирая почерк старика, прочел: «Я тебя отпросил. Отдыхай. Можешь доесть булочки».
Поль достал чистый лист бумаги, карандаш и быстрыми штрихами набросал две иллюстрации, вновь лег на тахту, повернулся лицом к стене и, подтянув колени, прошептал: «Я сделаю тебя счастливым, учитель».
Поль проснулся в три часа дня. За окном галдели мальчишки. Он выглянул, стараясь остаться незамеченным. Перед школой учителя выстраивали классы, чтобы куда-то идти. «Точно, — вспомнил Поль, — сегодня нас должны были отвести на конюшни, рисовать лошадей». Ему захотелось пойти с ребятами, но что-то внутри отгородило его от них и не пускало. Пришлось подождать, пока они уйдут. Чтобы не терять времени даром, Поль доел булочки и запил кипяченой водой из чайника.
Гомон за окном стих. Поль выглянул. Кроме двух первоклассников, что играли в шашки на лавочке, никого видно не было. Он поправил на тахте сбившееся одеяло, сполоснул кружку, достал из мольберта карандаш и на обратной стороне записки написал: «Спасибо!». Положил записку на стол и тихонько вышел под лестницу. Он уже собрался выскочить на улицу, но тут в холле раздался звук знакомой окарины. Поль замер. Отражаясь эхом, разлилась тихая и печальная мелодия. Поль вернулся к лестнице. Санька сидел на третьей ступеньке, упираясь локтями в колени. Он не видел Поля, его глаза были закрыты. Он ушел в музыку, в дыхание. Вместе с протяжными звуками, что лились из окарины, он наполнял грустью весь мир.
Поль опустился на ступеньку рядом с ним. Санька вздрогнул и открыл глаза. Увидел Поля — радостная улыбка озарила лицо.
— Привет!
— Привет! Почему ты не пошел со всеми?
— Потому что не хотел идти без тебя. Тебя весь день не было и вчера… — улыбка пропала. — Я сказал, что натер ноги новыми ботинками.
Новые темно-коричневые лакированные легкие ботинки, как провинившиеся, стояли на нижней ступеньке. Босые Санькины стопы выглядывали из светло-серых льняных брюк. Сзади, чуть выше пяток, виднелись налитые кровью мозоли.
— Носки надевать надо.
— И так жарко. Будут знать, как заставлять, — это уже в адрес мамы и тетушки, с которыми жил Санька. — Сандалии вовсе не такие истрепанные, как они говорят.