Три года он был на войне. Три бесконечно долгих года. Вокруг гибли люди. Мертвых становилось больше чем живых, даже среди живых. У мальчиков были юные, почти детские лица, ясные глаза. Их искажали злоба и боль, постоянная боль, черствеющего, загнивающего сердца. Смерть вместе с кровью покрывала тела снаружи, а души изнутри. И боль превращалась в жестокость, не находя иного высвобождения. А жестокость уничтожала остатки человечности, сдирала с мясом, вязкой гнилью сочилась из сердца.
Мальчик пытался сохранить себя, но с каждым днем это становилось делать все труднее и труднее. Когда нелюди смеются, издеваются над жертвой, как промолчать, остаться в стороне и самому не превратиться в следующую жертву? Он храбрился и ржал вместе со всеми, отчего на душе становилось невыносимо мерзко. Старался воевать честно и доблестно, не пятнать себя грязью бесчестия. Так продолжалось, пока одним ранним утром они не взяли маленький городок возле леса. Говорили, что в лесу скрывается отряд партизан из местных жителей.
Он не пытал женщин, для этого имелись более опытные товарищи, но оказался в числе тех, кому приказали расстрелять изнасилованных девочек. Он приставил ствол к затылку одной из них. Когда-то у нее были красивые светлые локоны. Сейчас их покрывала грязь и кровь. Она ощутила прикосновение ствола и вздрогнула.
— Убийца, Мир покарает тебя.
Она произнесла «Мир» так, как когда-то говорил он.
— Огонь!
Раздались выстрелы. Привязанные за вытянутые вверх руки девочки безжизненно закачались. Кроме одной. Он не слышал, как закричали матери, он ничего не слышал. Он ощутил гулкую пустоту. Вокруг него не было мира, его Мира. Мир остался где-то далеко. Из страха перед смертью, он променял его на войну. Он был в мире войны, в мире смерти, а страх стал его вторым именем. Вторым? Да! Потому что первым было — предатель, ибо предал он сам себя.
К нему подошел командир.
— Почему ты не выстрелил?
— Я не смог. Она невинна.
— Хм. Невинна? Сколько через нее прошло? Дюжина?! Не думаю, что после этого она сохранила невинность, — стоявшие рядом насильники заржали. — Стреляй!
— Не могу.
— Или ты убьешь ее или я у-убью вас обоих! — Его темная тяжелая бешеная ярость давила, ломала всякое сопротивление, уничтожала сознание до дрожи в коленях и потемнения в глазах. — Считаю до трех. Р-раз! — «Мира нет». — Два-а! — «Меня нет. Только страх и смерть». — Пли!
Раздался выстрел. Мальчика, что любил Мир, не стало. Маленький гаденыш ухмылялся, глядя в пробитый пулей затылок.
— Если эти тупые с-суки до завтра не выдадут своих гребаных мужей! — Командир перевел дыхание. — То завтра! Ты! Сам! Повесишь! Всех! Пацанов! Ты понял?!
— Да.
Женщины не выдали, и ранним утром он спустился к двери подвала, в котором сидели мальчишки.
— Что-то там тихо, — сказал он, прислушавшись к звукам за дверью.
— Спят, наверное, — сказал стражник, хлопая заспанными глазами.
— Открой.
— Надо кого-нибудь еще позвать.
— Открывай!
Он открыл дверь — в подвале было пусто.
— Как же так? Я позову командира, — сказал стражник и скрылся за дверью.
Убийца смотрел на странный алый луч, что уходил под углом вверх. Он подошел к нему и прикоснулся. В тот же миг тело будто окаменело. За руку его держал мальчик.
— Я заберу твою детскую душу, — сказал он, — уведу по дороге. Только мне не забрать всей, ты уже запятнал ее часть, погрузив в мир войны. Я отсеку гнилое. — Страшная, невыносимая боль пронзила сердце. Словно раскаленное лезвие резало его, а он не мог даже шевельнуться. Рядом с мальчиком, что держал за руку, появился еще один, сотканный из света. Он с трудом узнал в нем себя. — Ты еще можешь спастись, до для этого должен успеть открыть дверь. Вспомни, чему учил тебя Мир. У тебя осталось очень мало времени, они уже спускаются.
— Помоги мне, — выдавил он.
— Я помогаю, — сказал мальчик и отпустил руку. — Ты сможешь найти свою душу, если у тебя появится любящий ученик и сын.
Два светящихся мальчика и красный луч исчезли. Но перед этим второй мальчик, которым он когда-то был, улыбнулся ему, приглашая идти за собой.
Сердце болело, и эта непреходящая боль заставила двигаться. «Дверь, ключ, одно». Кто-то действительно вел его тело, забывшее многое, силы сплетались, опутывая дверь. Плавили в очищающем огне остатки сущности. Заливали в форму движущегося тела. Охлаждали. Поворачивали.
Дверь открылась. Он шагнул в Бездну за пределами Мира, а Бездна шагнула в него. С тех пор Дверь больше не закрывалась.
— Вы меня не видите, — сказала Дверь тем, кто спустился в подвал.
Она не задержалась в городе. Ей пришлось спешить почти на другой конец страны, где вскоре предстояло родиться тому, кто открыл ее. Дверь успела, и сама приняла опасные для жизни ребенка роды. Мать ребенка была юной шестнадцатилетней девушкой. Беременность стала досадной ошибкой. Она шла к лесному озеру, чтобы на его берегу родить ребенка и сразу утопить. Но по дороге к озеру ее догнал красивый юноша. Он оказался учеником лекаря. Почему-то она сразу ему поверила и все рассказала. Он обещал помочь и забрать младенца, раз он ей не нужен. Девушка плакала от благодарности, потому что даже боялась представить, как будет топить собственного ребенка.
— Как ты назовешь его, — спросила она юношу, что завернул плачущего мальчика в свою рубашку и собрался уходить.
— Лорим.
— А как зовут тебя?
— Рауки, — ответил он и скрылся в лесной чаще.
Много гостей из Бездны прошло сквозь дверь-тело Рауки. Они входили в тело и жили в нем. Разные сущности из иного мира. Наш Мир говорил с ними, и сам шагал в Бездну, что-то ища в ее глубине.
Рауки был распахнутой в Бездну иного мира дверью, и только ветер внутри. Ветер из Бездны, что не позволял сформироваться его собственному самосознанию. Самосознание вместе с личностью приносили гости.
***
— Лорим рос. Вместе с самосознанием росло ощущение пустоты в душе. Ему не хватало потерянной части себя. Он страдал и страдает сейчас. Но это очень глубоко внутри и почти не проявляется наружу, ведь он мастер. Мастер осознания, который в первую очередь должен уметь владеть собой. Он живет с этой невыразимой болью все эти годы и старается преодолеть, найти себя. Я все ему рассказал. В том числе и слова мальчика об ученике и сыне. Именно поэтому Лорим создал школу, чтобы найти или вырастить ученика, что сможет помочь ему. Именно поэтому он создал семью, в надежде на сына. В любви отдавал всего себя, свои знания, посвящал время. Я смотрел на него, окруженного учениками, и видел, что он счастлив. Помнил ли он, окутанный их любовью, о своей боли и цели, с которой создал школу? Думаю, нет. Он вспоминал об этом только когда оставался один. В итоге все оказалось тщетно и даже трагично. Он перестал брать новых учеников, а когда, повзрослев, ушли последние, совсем закрыл школу и стал искать иной выход. Он научился путешествовать сущностью по иным мирам, но так и не смог найти дороги, что приведет к самому себе, так и не смог вновь услышать Мир, обрести его, хоть и любил всем сердцем.
Вот так, Поль. А тринадцать лет назад Дверь неожиданно закрылась. Я перестал принимать гостей. Во мне стало копиться мое собственное самосознание. С каждым годом я все больше и больше чувствовал себя живым существом. И все меньше и меньше хотел, чтобы Дверь снова открылась. Если она откроется, ветер Бездны разметает мое сознание, поэтому не хочу, чтобы она открывалась вновь.