— Один вопрос, друг мой. Веруете ли вы в бога?
В деревне, мосье, я верил. Как в лошадь. Там у него был дом. Один дом. Но здесь их было такое множество, такое множество церквей, что я — как-то я даже сказал об этом Элиане — уже больше не знал толком, один ли бог или их несколько, не понимал, где он обитает. «Он там, где его ищут», — ответила тогда Элиана. Но я, мосье, опять вспомнил об этой лошади, затерявшейся под дождем, об этой одинокой старой лошади, у которой не осталось ничего, кроме топота собственных копыт, и которая блуждала, невидимая, по городу..
— Следовательно, вы перестали веровать, утратили бога. Пойдем дальше.
Но больше всего я думал там, на горе, о путешествии, которое совершал ежедневно по этому светящемуся городу, туда-обратно, пешком, на метро, по улице, в тоннеле, из конца в конец; теперь со всей этой ездой покончено. Больше мне некуда ехать. Напрасный труд. Теперь Элиана пропала где-то в этой огромной яме, вдали от деревьев, вдали от бидонов с молоком. И мне захотелось быть с ней, найти ее там, где она сейчас.
— Все это, впрочем, не имеет никакого отношения к делу, которым мы занимаемся.
Я спустился по улице, петлявшей, как горная дорога. Видел мельницу, перешел мост. Под ним вместо потока воды было кладбище, камни, кресты и тут же, рядом — кино, большая площадь, разноцветные лампочки, которые то гасли, то вспыхивали, и отсветы этих огней, точно сверкание молний, озаряли большие часы, мужчин в плавках, бутылки, из которых что-то лилось, женщин, вышагивавших в рубашках, в лифчиках. Все так кричало, что я, спустившись с горы, почувствовал себя на тротуаре совсем малюсеньким, ничтожным, жалким мотыльком. И всякий раз, когда наверху зажигалось какое-нибудь слово, мне хотелось повторить его вслух, — да, повторить, точно от этого я мог стать богаче, вырасти. Точно я владел всем этим и машиной вдобавок.
— Какая площадь? Пигаль, Клиши? В тот час, когда вы там были, эти места легко узнать, они достаточно известны.
Я названия не видел — только огни, гигантские светящиеся круги, бьющие в глаза краски. Чуть подальше место называлось Рим, и там тоже был мост, над железнодорожными путями. Десятки рельсов тянулись из пустого вокзала, а там, на платформах, рядом с темными вагонами виднелись маленькие погрузчики, багажные тележки. Под мостом рельсы перекрещивались и терялись где-то с другой стороны, у других запертых вагонов, притаившихся среди решеток во мраке и тумане, и только красный глаз на башне мигал время от времени, — это место, мосье, заставило меня подумать о часовом, ружье, пулемете.
— Так что же вы в конце концов искали?
Под деревьями, между крыльями и радиаторами машин, я нашел скамью. Тихое место, вроде рва, прикрытого тростником. Здесь мне было хорошо, никто меня не видел, и мне захотелось, чтобы она была тут, со мной. Среди всех этих фар и бамперов я попытался вспомнить ее глаза, ее волосы, ткань ее пальто. Ее голос, который говорил, который повторял: «Порядок, порядок». Я ощутил ее запах и произнес вслух: «Элиана, Элиана», — и потом продолжал звать ее, но уже про себя, очень нежно. Точно она теперь стала моим ребенком.
— Война, война, что вы все твердите о войне. Да знаете ли вы, что это такое?
Между неподвижными колесами промелькнул свет фар. Какая-то машина возвращалась домой. Мне грезилось, что мы все еще вместе, в нашей комнате, что это светится щель под дверью. «Мы забыли погасить свет», — сказала Элиана. Наверно, я уснул, но уснул вместе с ней, где-то далеко отсюда, как будто тут, среди этих машин, вблизи от этого Рима, струилась река, подымалась, спадала вода в шлюзе, у затвора.
— Война — это совсем другое. Это куда страшнее. Война — это страх, опасности, боязнь, что тебя внезапно разбудят, повседневный ужас.
XII
А меня в ту ночь разбудил грузовик. Совсем близко, за машинами раздался вдруг громкий скрежет тормозов, громкий гудок. Мне на моей скамейке почудилось, что я слышу мычание быка, стон быка, которого убивают молотом. Потом он там засипел, стал выпускать воздух. Я поднялся. Он стоял за цепочкой машин, точно уставившись на меня своими подфарниками, угрожая мне мощным радиатором, пыхтеньем мотора. Мы оба — он посреди улицы, я под деревьями — словно сошлись для решающего поединка.