И потом мне еще открылось очень важное: лошадь — это ведь не просто тягловая сила, домашнее животное, способное выполнять за тебя самые разные тяжелые работы, на ком ты можешь ездить верхом, но это прежде всего очень красивое, интересное, притягательное существо, какому нельзя отказать в разуме, с кем ты можешь верно, крепко дружить, рядом с которым ты сам становишься лучше, добрее, умнее и с помощью которого ты можешь приобрести и проявить лучшие человеческие качества — смелость, ловкость, мужество, уверенность в своих силах, и так далее, и так далее…
Нужна, нужна человеку лошадь! Очень нужна с самых малых лет.
Как славно, что у моего дяди Леонтия Павловича хватило доброты и внимания, чтобы настоять, уговорить меня работать с удивительной лошадью Зиной: сколько пережил я разного рядом с ней и сколько открыл прекрасного — такого, чего бы и не открылось мне без нее! До сих пор припадаю к тому чистому источнику, открытому мной в детстве.
4
С Зиной я работал пять лет. Точнее, каждое лето в течение пяти лет. Как всегда, перед наступлением каникул к нам в школу приходил бригадир Леонтий Павлович, призывал нас помочь родному колхозу и на следующий день давал нам, мальчишкам, право выбрать лошадь по своему желанию или взять ту, с которой работал раньше. Да, были драки за любимых лошадей. Но на мою Зину никто не покушался, да она и не подпускала никого из них, была верна, помнила меня — я ведь встречался с ней часто, подкармливал и в зимнюю пору, и ранней весной. А так с ней чаще всего работал дед Петро, и занята она была со своей постоянной напарницей Альфой в упряжке, в общем-то, на легких работах.
Я сошил овощные плантации, возил добрую воду хлеборобам и механизаторам, сгребал на конных граблях пожнивные остатки, отвозил зерно от комбайнов на ток. Напарники мои менялись, но тягло оставалось неизменным — старая лошадь Зина и Альфа — до некоторого времени.
Каждое лето было насыщено увлекательной работой в степи, открытиями, переживаниями. Мне особенно помнится то время, когда я начал возить добрую воду. С чего началось?
Только закончили мы культивацию пропашных, как подошла жатвенная пора. Наши старшие напарники пошли на лобогрейки, на соломокопнители, а мы, наездники, — на подводы, отвозить зерно от комбайнов на ток. В упряжку к Зине я взял Альфу, ее давнюю приятельницу. Работали они дружно, не хитрили одна перед другой, ладили и, скажу так, понимали дело, которое выполняли.
Я должен объяснить, что это значит — понимать или не понимать лошади дело. Добрая, умная, толковая лошадь знает, что везет, — и отсюда ее рабочее поведение. Ну, вот из бункера комбайна наточат тебе полную фурманку ядреного пшеничного зерна — арнаутки, гарновки, — ты скажешь лошадям: «Но, милые, поехали! Выгребай быстренько на дорогу». И вот Зина с Альфой, дружно напружинившись, срывают тяжелую подводу с места и единым духом, без роздыху выносят ее с мягкого жнивья на крепко укатанную дорогу, и чем быстрей, тем им легче. А там, на дороге, они будут отдышиваться. Они ведь прекрасно понимают: собьешься с темпа, возьмешь не в лад, рванешь попусту, когда твоя напарница не собирается этого делать, — только силы потеряешь, надорвешься. Потому-то и следят они друг за дружкой, в один момент срывают подводу с места. И совсем уж плохо становиться на передышку на мягкой почве жнивья, когда до укатанной дороги остается совсем немного. Потом же снова надо надрываться, дергать фурманку, осевшую чуть ли не по ступицы, тратить зря силы…
Мне вот с умными старыми лошадьми легче было работать, чем Грише Григорашенко — с молодыми, справными, да глупыми. Зина и Альфа сами знали, где идти скорым шагом, где рысью, а где отдыхать. Отлично дело понимали, это я знаю наверняка. И, смешно сказать, старушки не любили пыль глотать. Галопом шли, когда нужно было обогнать впереди идущую, пылившую подводу, — и обгоняли!.. И тут не я командовал. Они сами знали, что делать, а я был с ними согласен, понимал, признавал, что они поступали вполне разумно, правильно, как надо. Зина была старшей, ведущей. Альфа, покладистая, добродушная лошадь, во всем слушалась ее и подражала ей.
Ну, так вот, отвозил я зерно от комбайна на ток. Не помню, какой это был рейс. Может быть, пятый, а может, шестой. Нагрузились мы зерном, старушки вынесли фурманку на дорогу, отдохнули, пока бока перестали ходить, и потянули дальше. Вниз с бугра лошади шли налегке, притормаживая, подвода сама их чуток подталкивала. Из балки они вынеслись рысью и потом пошли на склон скорым, напряженным шагом, чтобы не терять инерции, стремясь как можно скорей достичь бугра, на котором отдыхали. И тут заметил я — что-то неладное происходит с Альфой: голову низко опустила, пена идет изо рта, и Зина косится на нее с недоумением, и барок потерял обычное равновесие — со стороны Альфы стал упираться в передок, а ведь Альфа-то была не слабей, если не сильней, Зины.