Любители-охотники съезжались со всех сторон в надежде прославиться победой над ним… Они избивали во множестве коз, оленей, лосей и медведей, но уезжали все-таки разочарованные, не увидав лося-великана. Местные охотники тщательно скрывали его местопребывание. Наконец все они стали сомневаться в действительности существования такого лося и стали говорить, что все это не более и не менее, как выдумки новобрауншвейгских проводников, ловко затеянные для того, чтобы заманивать к себе охотников.
Тогда и сами проводники стали подумывать, не пора ли представить доказательство правды. Решил было покончить дело с великаном и старшина их дядя Адам, как вдруг явился приказ из Фредерикстона с строжайшим запрещением убивать прославленного лося.
Предписывалось новобрауншвейгским лесникам, известным под названием проводников, поймать лося, за что назначалась крупная награда, и препроводить в зоологический сад, где он будет украшением и живою рекламою новобрауншвейгских лесов.
Мысль поймать живым лося показалась невероятной всем проводникам, в особенности видевшему сражение его с медведем Кримминзу, но дядя Адам, колоссальный рост и огромная сила которого как будто давали ему право на равенство и даже на некоторую фамильярность с великаном-лосем, объявил, что это «можно и надо сделать, потому он это и сделает».
После этого всякие сомнения, конечно, исчезли. И тот же, раньше потешавшийся насчет поимки великана, Чарли Кримминз явился выразителем общего мнения, сказав:
— Ну, коли так, дело десятое. Дядя Адам не такой человек, чтобы откусить больше, чем он может проглотить.
Дядя Адам, однако, не спешил с поимкой лося. Переждал он время лосиных боев — конец лета; переждал охотничью пору — осень, пропустил и первую половину зимы, укрощающей лосиную гордость и злобу. Он рассчитывал на вторую ее половину, когда гигантские рога великана-лося ослабнут и спадут с его головы от толчка о какую-нибудь самую тоненькую ветку.
Опытный старый проводник знал, что в эту пору лоси бывают всего доступнее. Кроме того в половине зимы все низины и перелески, где лось любит кормиться, покроются глубокими сугробами снега, по которым трудно пробираться тяжелому зверю.
В половине февраля до дяди Адама дошла весть, что черный лось водворился, или «стал», как говорят охотники, на южном склоне Старого Согамока с тремя коровами-лосихами и их прошлогодними телятами.
Это значило, что когда благодаря слишком глубокому снегу маленькому стаду оказалось уже невозможно бродить повсюду, его повелитель и защитник выбрал укромную лощину. Она вся заросла березняком, осинником и диким вишенником, любимым лосиным кормом, и по ней лось протоптал глубокие тропы к местам, где корм был в особенном изобилии. Все эти тропы сходились в одно место, к группе густых елей, под которыми было тихо и спокойно даже в самые страшные бури.
Вот этой-то вести и ждал умный старый проводник и тогда с тремя товарищами, с парой запряженных в огромные сани лошадей и добрым запасом веревок Адам отправился на поимку лося.
Было ясное, тихое утро и такой мороз, что большие деревья то-и-дело раскатисто трещали. Люди шли на лыжах, оставивши лошадей с санями в чаще, около ряда холмов, покрытых неглубоким снегом, за полверсты от лосиного «становища». Солнце сверкало и переливалось на разбросанных по лесу полянках. Нетронутый, слежавшийся в течение долгих месяцев снег возвышался причудливыми кучами над поваленными стволами, пнями и камнями. Лыжи тихо шуршали, врезаясь в слегка похрустывающий наст.
Издалека заслышал этот шум подозрительный великан-лось, лежавший со своим стадом в укромном уголке под соснами. Он вскочил на ноги и стал чутко прислушиваться, а остальные беспокойно смотрели на него, ожидая тех или иных распоряжений.
Лось-великан мало знал человека, но то, что он знал о нем, не внушало ему к людям большого уважения и тем более страха. Однако в это время года, когда кровь его была холодна, когда голова его была лишена ее боевого украшения, он почувствовал вдруг что-то непонятное, — не то робость, не то опасность, и смутно сознавал, что в людях таится какая-то угроза.
Еще немного месяцев тому назад он затоптал бы людей своими страшными копытами, отбросил бы в стороны ветви деревьев огромными рогами, бурей кинулся бы на незваных гостей и жестоко наказал бы их за дерзость. Но теперь он, вдохнув морозный воздух, с неудовольствием фыркнул и, опустив широкие уши, показал своей семье путь к быстрому, но стройному отступлению по одной из тропинок к дальнему концу становища.