Лоскутное одеяло

Поэты знают об этом.

«Ты держишь меня, как изделье, и прячешь, как перстень, в футляр», – писал Пастернак. И Тарковский подхватывал эстафету Паскаля и Державина:

Я человек. Я посредине мира.
За мною мириады инфузорий,
Передо мною мириады звезд.
Я между ними лег во весь свой рост.
Два берега связующее море,
Два берега соединивший мост.

Люди упорно и постоянно спорят

Люди упорно и постоянно спорят с Евангелием. Господь говорит, что мы не можем сделать белым или черным ни один волос, а косметическая наука говорит: можем.

Господь говорит, что мы не можем увеличить свой рост на локоть. Можем, – говорит хирургия.

Скоро малые дети – испорченный плод испорченных родителей – станут вовсе чужды чистоты и невинности. Тогда люди самою жизнью перечеркнут евангельские слова о том, что таковых есть Царство Небесное.

Яблоко

Вот яблоко – фонтан ассоциаций.
Во-первых, рай и шепот из листвы,
Доверчивая, бедная праматерь,
Ведущая беседу с хищным змеем.
Один хрустящий непозволенный откус,
И затрещала пленка в аппарате.
«Мотор», – скомандовал незримый режиссер.
Пошла сниматься киноэпопея

О человечестве, утратившем блаженство.
Затем опять мы видим этот плод
И самый древний конкурс красоты,
Где олимпийцы ссорятся в жюри
И спорят, кто красивее из смертных.
Елена победила, но ее Победа породила реки крови.
Надулись туго паруса ахейцев.

Вся Троя собирается на стены
И смотрит вдаль. Па море виден флот.
Он просто так не уплывет назад,
Пока вороны всласть не наедятся
Телами воинов порубленных, пронзенных…
И снова яблоко. Мичурин ставит опыт
И хочет вырастить его на старой груше.
Он верит во всесилие прогресса.
О том, что был Адам, и змей, и древо,
Его эпоха напрочь позабыла.
А рай теперь хотят построить сами,
Причем не лиственный, а железобетонный…
Эпоха в страшных муках околела,
Надолго оставаясь разлагаться
Под жарким светом желтого светила.
Светило греет землю и дает

Возможность жить и людям, и животным.
Растет трава, желтеет колос в ниве.
Туристы рассыпаются по пляжам,
Чтоб загорать. И яблоки растут
Во всех садах и клонят ветки книзу.
Растут плоды, цветут воспоминанья.

Если хочешь учиться

Если хочешь учиться, весь мир станет учителем. Чему учит поезд? Опоздал на минуту – потерял все. А телефон? Сказал здесь – слышно там.

Какой великий учитель – молодая картошка! Чистить ее легко. Тонкую кожицу слегка поскоблил, промыл – ив кастрюлю. А стоит дать ей постареть в земле – и до белого тела доберешься не иначе, как срезая кожу вместе с грязью. И человеку работы больше, и картошке больней.

Так и грех, неизбежный для всех людей, скоблить нужно смолоду. Иначе он впитается в плоть и кровь, и для очистки души нужно будет срезать с нее целые пласты.

Она ведет себя вызывающе

Она ведет себя вызывающе, иногда просто нагло. Может прийти без предупреждения, войти без стука. Не любит, чтобы о ее приближении узнавали заранее. Впрочем, как ни узнавай, к ее приходу трудно приготовиться, трудно расплыться в улыбке, открывая ей дверь. Как-никак она, смерть, – фигура важная и требует, чтобы говорили о ней, понижая голос, как в присутствии большого начальника.

Понимая, что встреча с ней неизбежна, я давно хотел вглядеться в ее черты. Узнаваемое зло не так страшно. Именно для пущей страшности зло одевается в тайну и неизвестность. Оно само боится прямого и немигающего взгляда в упор. Потому хотелось приподнять ее капуцинский, скрывающий лицо капюшон. Хотелось взглянуть в ее пустые скелетные глазницы и, может, с удивлением увидеть вместо зияющих в черепе дыр умные и красивые глаза, полные сострадания к тем, кого она вырывает из жизни, как морковь из грядки, ежесекундно.

Я не могу быть с ней игрив. Она не Гюльчатай, и ей не скажешь: «Открой личико». Она – раба Божья и идет не туда, куда хочет, а куда прикажут. Люди, покорные Богу, ждут ее с молитвой, и только к ним она входит тихо и осторожно, потому как и сама боится Того, Кому эти люди служат.