Играющий на скрипке не может быть воином. Точно так же он не может быть и пахарем. Бранные крики – не для его ушей, и тяжелые инструменты – не для его пальцев. Он бы и не прокормил себя, и не защитил, если бы не был нужен. От лица всего человечества, которое грубыми руками держит оружие и с натруженной спиной идет за плугом, один лишь скрипач переливает душу в звуки, а люди, слушая его, согласны с тем, что музыка бывает нужнее хлеба.
Сотни лет человек изобретал и совершенствовал музыкальные орудия. Они были ему нужны для отдыха и для особых дней – дней печали и радости. Долгие годы люди, забыв обо всем, перенимают у мастеров секреты извлечения живых звуков из мертвых струн или клавиш. Если бы человек только ел и размножался, он бы не тратил на это силы.
Хлеб – самая привычная и наиболее трудно дающаяся человеческая еда. Если бы человек был сыном приматов, он бы рвал то, что свисает с ветвей, или выкапывал то, что растет из земли. Он счел бы ненужным трудом ради наполнения брюха пахать и сеять, жать и молотить, скирдовать и молоть. Слишком трудно и долго все это ради того, чтобы снять спазмы в желудке. Сладость и «трудность» хлеба – доказательство того, что человек – не животное.
Точно так же сложность и практическая ненужность музыки говорят о том, что человек не сводим к инстинктам. Парадоксальная и невидимая, как Сам Господь, музыка нужна человеку.
Каждая флейта и каждый рояль осязаемо и очевидно доказывают, что человек – это небесный странник, заблудившийся на земле.
Звуки тают в воздухе
Звуки тают в воздухе, но не исчезают совсем. Они, как умершие люди, продолжают существовать, хотя и становятся на время не видны. То, как Архимед закричал: «Эврика!», и выскочил из ванны, и то, как трещал под ногами Гуса разгорающийся хворост, и скрип гусиного пера в руке у Шекспира – все это летает в воздухе.
Скрипы, шепоты, всплески, вздохи… Воздух вокруг нас не пуст. Он так насыщен памятью о тех, кто им дышал, как Индокитай перенаселен людьми. И если бы это была память только о делах человеческих, мы бы давно задохнулись.
Но, к счастью, в воздухе живет и Нагорная проповедь, и Гефсиманское моление и беседы с учениками после Воскресения. Это – главные звуки мира. Они, как весенняя гроза, очищают воздух.
Верность
В марте 1974 года, через 29 лет после выхода Японии из войны, на одном из Филиппинских островов закончил «свою войну» один из японских воинов – подпоручик Оно-да. В конце 44-го он получил задание от майора Танигути и приказ воевать до тех пор, пока лично Танигути не даст команду «отбой». Дальнейшие события превосходят всякую фантазию.
В 1946 году по чащобам о-ва Лубанг (место происходящих событий) в сопровождении американских солдат ходит японец с мегафоном и оглашает джунгли вестью о капитуляции Японии. На его призыв сложить оружие из леса выходят разрозненные группы японских солдат. Оноды с подчиненными среди них нет.
Его группа редеет. Один солдат сдается в плен в 1951-м. Через три года в перестрелке погибает второй. Еще через восемнадцать (!) лет погибает последний соратник Оноды. Но подпоручик продолжает выполнять приказ. Одна за другой остров посещают делегации из Японии. В их составе родственники Оноды – отец и брат. Отец выкрикивает строки хайку:
Сын слышит голос отца, но приказ выполнять не перестает. Наконец, к воюющему подпоручику приезжает его непосредственный командир. Среди филиппинских джунглей стоящему навытяжку с винтовкой у ноги Оноде майор в отставке Танигути отдал приказ об отмене боевого задания. Война для Оноды закончилась.
Вот уникальный пример верности долгу, присяге, императору. Думаю, что если бы Оно-да был христианином и ему случилось бы попасть в руки мучителей, требующих отречения от Господа, то Церковь имела бы в святцах еще одно имя – мученик Онода. Верность и твердость в одном неизбежно проявились бы и в других областях жизни.
Как правило, говоря о верности, мы касаемся одной из нескольких основных тем. Это верность Богу, верность в браке и верность Родине. Все три типа верности очень связаны между собой. Причем верность религиозная является как бы связующим звеном между двумя другими. Это потому, что верность Родине чаще всего имеет религиозное измерение. Это любовь к святыням алтарей, к «отеческим гробам», к священной истории своей страны и готовность за все это умереть.