Ловчий горько усмехнулся: «Совсем сбрендил от одиночества!» Продолжая осторожно гладить детёныша, он внезапно понял, что совсем не хочет, чтобы шею этого малыша сдавил тяжёлый ошейник. В груди что-то сжалось так, что дыхание сбилось. Одиннадцатый драконий детёныш на его счету и первый, которого он по-настоящему пожалел.
Дракон открыл глаза. Щелевидные зрачки распахнулись, округляясь, и вот уже вся янтарная желтизна налилась бездонной чернотой. Ловчему показалось, что дрогнула земля, но нет, это покачнулся он сам, едва не свалившись с трухлявого пня, на котором сидел.
— Ты чего? — отпихнул он тёмно-серую морду.
«Ты чего?» — неожиданно прозвучало прямо в голове его же голосом, но с другой, обиженной, интонацией. Ловчий вскочил на ноги, озираясь.
«Ты, я, никто нет, — пробубнил голос в его голове. — Еда. Дать. Мне».
Ноги у Ейлая подкосились, и он рухнул на пень, больно приложившись задом. Нет! Только не это! Сказки не врали. Старик не врал. Вместо добычи, которая должна была обеспечить ему год безбедной жизни, у ног сидел его собственный, приручившийся и требующий еды маленький дракон! Вот только он никогда не слышал, что драконы умеют разговаривать!
Мысли суматошно завертелись у ловчего в голове, сталкиваясь и рассыпаясь на бесполезные обрывки. Откуда-то выплыл клочок древней легенды о повелителях драконов, которые правили миром без жестокости и насилия и летали на своих драконах под облаками. Старик над этими сказками посмеивался, обзывал Ейлая дурнем бестолковым и советовал почаще шрамы на руке смазывать, авось до новых зажить успеют. В его отношении к легендам был резон, ведь нынешние мастера-над-драконами разве что планировать на уровне крыш могли, да и то недолго — окольцованный дракон был существом страшно непредсказуемым. Самозатягивающаяся, усыпанная длинными шипами удавка на шее, прямо над шишкой огневого мешка, могла в любой момент перекрыть дракону выход пламени, и он спалил бы сам себя, а ещё она сильно мешала дышать и не давала есть. Человеку стоило просто потянуть за тонкую, но очень прочную цепь, и внутренний механизм кольца мгновенно срабатывал…
Дракончик, рассевшийся у его ног, скорее всего не проживёт у герцога и недели — просто задушится, но не подчинится другому человеку. Это всё, что знал Ейлай о дружбе человека и дракона. А что касается легендарных древних — не так уж хорош, видимо, оказался их мир, если от него и следов-то не осталось, одни сказки. Драконы людям не друзья.
«Еда», — напомнил драконыш.
— Полезай в мешок! — свирепо рявкнул ловчий, злясь, скорее, на себя самого, чем на ни в чём не повинного зверя.
Впрочем, зверя ли? Теперь он уже не был в этом уверен. Разве зверь смог бы заговорить?
Горловину Ейлай оставил распущенной, пристроив мешок в тени старого дерева, под самым стволом.
— Сиди тихо, — сказал дракону и скользнул в густой подлесок. Еду нужно было ещё поймать. И вообще, ему хотелось подумать без внезапных вторжений в голову.
Последнее удалось не сразу: маленький поганец долго ныл о еде, до тех пор, пока ловчий не отошёл весьма далеко от лесной поляны. Впрочем, рядом с драконом, хоть большим, хоть маленьким, никакую дичь было не подстрелить — инстинкты всю живность гнали прочь.
Большого оленя, такого старого, что ему уже было не поднять головы с огромными рогами, он убил метким выстрелом. Выпущенная из раздвоенной вилки «меть» — тяжелая, заострённая на конце пулька — попала оленю прямо в глаз. Ейлай повздыхал над тушей — одному её было не сволочь, только кишки надрывать — и, отхватив задние ноги по самый круп, связал их у копыт. Перекинутые через плечо, они кровили на штаны, но ловчий зло пёр через заросли, не обращая на это внимания. Он, кажется, решил, что делать с драконом, но не почувствовал никакого облегчения.
Пока жарилось на огне мясо, дракончик сожрал обе здоровенные ляжки вместе с костями и шкурой. Куда поместилось столько еды, ловчий старался не задумываться и вообще — на дракона не смотрел. После того как он развязал ему лапы и морду, тоскливо глядя, как малыш неловко разминается, переваливаясь по примятой траве, как разевает пасть и таращит по-змеиному невыразительные глаза, задуманное уже не казалось наилучшим выходом.