— Вырублен из целой скалы, — кивнула Вероника.
— Разве ж такое возможно? — изумился Блут.
— Так проще, — прокомментировал Граф. — Никакого материала покупать не надо, привозить его надобности тоже нет. Берешь скалу — и рубишь.
Блут недоверчиво покосился на собеседника.
— В Древнем Египте так часто делали, — подтвердила Вероника. — Например, свои знаменитые обелиски они тоже прямо в скале вырубали, обрабатывали три стороны и только потом отделяли и доделывали четвертую.
— Дикий все-таки народ, — покачал головой Блут. — А Сфинкс тот и впрямь страшенный?
— Говорят, что страху на подданных фараона нагонял, — подтвердила Вероника. — А еще его песком все время заносило, откапывать приходилось.
— Сколько ж там песка, что такую махину засыпало? — недоумевал Блут. — Не хотел бы я там квартироваться. А правду говорят, будто Клеопатра, царица египетская, жемчужины в уксусе растворяла, а потом пила?
— Не знаю, — рассмеялась Вероника.
— А вы сами-то уксус пить пробовали? — спросил Граф.
— Гадость отменнейшая, даже в разбавленном виде, — Блут поморщился. — Но я полагал, что жемчуг вкус как-то облагораживает…
— А Китайская стена никогда не вызывала ни у кого восторга? — сменила тему Вероника.
— Которая Землю опоясывает? — уточнил Блут.
— Китай, по-вашему, на всей Земле простирается? — недовольно заметил Граф.
Чтобы как-то разрядить накаляющуюся обстановку и не выглядеть замкнувшимся в себе молчуном, я решил поучаствовать в разговоре:
— Строили же люди когда-то! Не то что ныне. Храмы греческие вон по двадцать веков стоят, и ничегошеньки им не делается.
— Бывал я в Греции, — тут же откликнулся Блут. — За товаром ездил. Акрополь их видел — развалюха, да и только. Так что не скажите, милостивый государь.
— Акрополь был превращен в пороховой склад, господин Блут, — вступилась за меня Вероника. — От взрыва и пострадал.
— Помилуйте, Вера! — лицо Блута вытянулось. — Порох? У греков?
— Сие имело место не далее как в прошлом веке, если не ошибаюсь, — разъяснил Граф. — А по поводу вечности тоже готов не согласиться. Мало чего сохранилось с давних времен, как ни прискорбно: если архитектура, то в виде развалин, если скульптура, то копии. А чаще всего просто описания историков. И почему, спрашивается, я должен им верить?
— Это ваше право, Граф, — Вероника обезоруживающе улыбнулась. — Я лично верить готова, верить и восхищаться. Вы только представьте: Афина шестидесяти футов высотой, из бронзы, стояла на берегу, и сияние ее на солнце было видно далеко проплывающим галерам.
— Не сохранилась, — вставил Граф.
— К сожалению, — пожала плечами девушка.
— Венера до нас тоже без обеих рук дошла, — добавил Блут.
— Вы имеете в виду Венеру Милосскую? — переспросила Вероника.
— Ее, — кивнул промышленник. — Ученые теперь гадают — и что она интересно этими руками раньше делала?
— Руки мастеров — вот чему мы все должны быть благодарны. — Слова Блута навели Веронику на новую мысль. — Если позволите, я бы хотела упомянуть одного греческого художника…
— Внимать вашим речам, Ника, мы готовы в ущерб всему остальному, в любое время, — выразил свое отношение Граф.
— С преогромнейшим удовольствием! — вторя, закивал Блут.
— Звали его Зевскис, — улыбнулась осыпанная комплиментами девушка. — Если он рисовал какой-нибудь фрукт, на изображение слетались птицы. Однажды он решил нарисовать прекрасную Елену. Ему позировало пять самых красивых натурщиц. От каждой Зевскис взял только самое лучшее. Ни один мужчина не мог отвести взгляд от получившейся картины, стояли возле нее часами.
— Тоже сгинула во времени?! — с сожалением воскликнул Блут.
— Увы, — кивнула Вероника, горько улыбнувшись.
— Наши художники тоже не лыком шиты, — Блут решил поделиться своими знаниями. — Говорят, когда Спасителя в Новгороде на иконе изображали, его рука на утро все время сжималась. Три раза переписывали. Рисуют разжатой, а она сжимается. Хотели переписать и в четвертый, как вдруг глас услышали: оставить, мол, надо как есть, а когда рука сама разожмется, так сразу конец Новгороду и настанет…