– Заткнись, скот! – рявкнула женщина. «Прилипчив земной жаргон», – подумал Нивен. А братья прищурили глаза и поджали губы. Это хамство касалось и их. Слово «скот» было у сангарийцев самым страшным расовым оскорблением. Нивен сделал невинное лицо.
– Что вообще происходит? Я же простой социолог. Изучаю действие обстановки в куполах на… Братья принужденно, рассмеялись. Один сказал:
– Фигня.
Маус застрял в подвешенном состоянии между нормальностью и сознанием убийцы. Чтобы выйти из этого полусознательного состояния, ему нужно было время. И Нивен знал, в какую сторону Маус выйдет. У него свело живот судорогой.
– …рабочих-иммигрантов. – Нужно было выиграть время для Мауса. – По заказу корпорации «Убичи». Этот человек – мой секретарь. Наличных мы с собой не носим.
«Вот так, правильно», – подумал он про себя. Протестовать, что ты к делу отношения не имеешь – вызовет только смех. Протестовать против ограбления – это может заставить их усомниться на ту секунду, что нужна Маусу.
Он не был уверен, что Маус поступает правильно. Но Маус не умел отступать. Он был боевик. Когда-нибудь это приведет его к гибели.
Может быть, это приведет к гибели их обоих, но изменить образ действий Мауса Нивен не мог.
Старший брат засомневался:
– Яхта зафрахтована «Убичи».
– Прикрытие… – начала женщина. Но слишком поздно.
Маус взорвался и взлетел с воплем, от которого противники еще на секунду застыли.
Удар кулака выбил оружие у женщины, и оно отлетело в лифт. Одна, потом другая нога поршнями влетели в лицо старшего брата. Он спустил курок, и веер игл прошил стену над головой Нивена.
Младший брат успел лишь полуобернуться, как в него врезался Маус. Левой рукой он выбил оружие, а правая устремилась к горлу противника. Из раздробленной гортани вырвался булькающий вопль.
Хотя Нивен знал, что произойдет, все равно это застало его врасплох. Маус был очень быстр.
Женщина бросилась бежать раньше, чем Нивен успел поднять ее пистолет. Он попытался прицелиться. Но его шатало. Женщина успела ударить его коленом, и теперь голова плыла от боли. Он ударил по кнопке первого этажа, оставив братьев Маусу. Может быть, удастся поймать ее в вестибюле…
Раньше, чем открылись двери, вернулась способность ясно мыслить.
Ничего нельзя сделать. Там пятьдесят свидетелей в холле. Он смотрел, терзаясь от боли и беспомощности, как толстуха снова приняла свой маскировочный вид и не спеша отбыла.
Тут его начало трясти. Провал был близко. Чертовски близко.
Когда Нивен прибыл обратно на пятый, Маус снова был человеком. И его тоже трясло.
– Достал ее?
– В вестибюле? На глазах пятидесяти свидетелей?
– Из лифта. Сквозь голодекорацию тебя не видно.
– Ах ты! – Об этом он не подумал. – А что с этими типами?
– С ними что-то надо делать.
– Да черт с ними, отпусти. Все равно без разницы… – Он глянул еще раз, и вернулось болезненное ощущение, на этот раз выше. – А надо было?
– Да.
В ответе прозвучал вызов.
Мауса вела убийственная ненависть ко всему сангарийскому. И она проливалась на всех, кто с ними сотрудничал.
Объяснять он отказывался.
– Давай уберем их из холла, пока обслуга на них не наткнулась. – Нивен схватил одного за ногу и поволок.
Маус стал вытирать пятна крови.
– Местной банде это не понравится, – сказал Нивен, затащив в номер второй труп. – На нас откроют охоту.
– И что? Мы уже бывали мишенью. Как бы то ни было, а время мы себе выиграли. Раньше, чем действовать, они разрежут на куски эту толстую шлюху. И пришлют кого-то другого. Это у них строго. А пока что мы их пошевелим.
– Как? Мы уже под приговором. Кто станет с нами разговаривать? Всякий, кто хоть что-то знает, будет знать, что мы уже покойники.
– Ты не покойник, пока над тобой крышку не закрыли.
– Маус, мне это все не нравится.
– Док, ты слишком много беспокоишься. Пусть идет, как идет. Нам только надо держать голову пониже и спину к стене, и что-нибудь на нас ветром нанесет. Только будь начеку. Как говаривали в старые дни: если в тебя швыряют лимонами, сделай из них лимонад.
– Я не рассматривал такой жесткий путь, – сказал Нивен. – То есть ты прав, мне не следует так беспокоиться.
– Знаешь, в чем твоя беда, док? Ты жить не можешь, если тебе не о чем беспокоиться. Ведешь себя тревожнее, чем старая дева с семью кошками.
Глава третья:
3048 н.э.
Операция «Дрaкoн», космопорт Блейк-сити
Бен-Раби оглушил шум терминала. От запахов и верчения цветов кружилась голова. Он начинал нервничать.
Так всегда бывало у входа в логово льва. Или дракона – на этот раз. Инструктивные ленты говорили, что звездная рыба в космосе похожа на дракона длиной в двести километров.
Он двигался вперед вместе с очередью и дошел наконец до стола. Один из сейнеров задал несколько вопросов. Он вяло ответил.
– Пожалуйста, подпишите и поставьте отпечаток пальца, мистер бен-Раби. И отдайте анкету вместе с остальными документами вон той леди.
Мойше, подавляя дрожь, подписал контракт. Девушка в конце стола улыбнулась и засунула его документы в пасть уменьшающей машины. Потом сказала:
– Пройдите в эту дверь и садитесь в кресло. Шаттл скоро будет готов к взлету.
Он отошел, пораженный. Бледная девушка-сейнер с ее светлыми волосами и высокими скулами напомнила ему Элис, его любовь времен Академии. И это было плохо. Больше десяти лет прошло, а боль все еще пробивается сквозь душевную броню.
Не потому ли у него с женщинами никогда ничего хорошего не получалось? С тех самых пор любой роман кончался эмоциональным хаосом. Превращался в дуэль на мечах с намерением ранить побольнее.
Но до того не было ни одного романа, чтобы было с чем сравнить. Может быть, он просто сам всегда выбирает женщин с неустойчивой психикой.
Мойше вошел в зал ожидания и сел в кресло. На свет появился потрепанный блокнот, многолетний спутник всех его путешествий. На этот раз, поклялся он сам себе, он закончит «Иерусалим».
«Вот из чего сковал хитроумный Локи путы для великого волка Фенрира: из шума кошачьих шагов, корней гор, женских бород, дыхания рыб и птичьей слюны». Младшая Эдда.
Чем больше он думал, тем больше убеждался, что именно этой цитатой надо начать роман. В ней есть неоспоримая универсальность. В каждой жизни есть свой Локи, способный сковать ее цепью столь же тонкой, но крепкой.
И снова вернулась полынная горечь воспоминаний времен Академии. Нестираемая память о романе с однокурсницей, которая была дочерью вице-коменданта и внучкой начальника штаба Флота.
А он был идиотом. Полным, круглым, чугунным дураком. Как он из этого вылез? Вспоминая Элис, он считал чудом, что вообще выжил.
И какой ценой? Что, если бы он не разорвал эту связь, как было приказано? Она требовала от него именно этого, бросая вызов тому, что для него было средоточием огромной власти.
А для нее – всего лишь семьей. Мама и дедушка. Для него же они являлись твердынями субординации.
И ночной зверь с клыками вины длиннее, чем у любого другого его кошмара: что с ребенком?
«А ну!» – прикрикнул он сам на себя. Хватит воспоминаний и романтической чепухи. Теперь он взрослый. Надо вернуться опять к «Иерусалиму», и это будет ударом по царству страха в его душе.
Из любимых строк, из «Дунсиада» Попа:
– Леди и джентльмены…
Он поднял глаза. Что еще? Ага, беседа «у вас последний шанс передумать»…
Беседу вел офицер с таким невыносимо скрежещущим голосом, что не иначе как его механически изменили.
– Вы на нашем корабле не нужны. Вы не наши люди, – сказал офицер для затравки. – Зачем вы здесь? Каковы ваши мотивы?
«Хорошие вопросы», – подумал про себя бен-Раби.
– Причины две. Либо вы увлечены мифом о сейнерах, который полностью сфабрикован головидением, либо вы шпионы. Так я вам сейчас сообщу один секрет. Никакой романтики не будет. И никакой информации вы не получите. Все, что мы вам дадим, – это уйма тяжелой работы внутри культуры, не похожей ни на что вам известное. Мы не собираемся облегчать вам вхождение в наш мир. Цацкаться с вами тоже не будем – некогда.