А мы болтали об этом обо всем в комнате с антикварными часами и чистыми, словно гостиничными простынями. На тумбочке, помню еще, стояла фигурка солдатика, шахматная, вроде бы. Это, наверное, была такая пешка, художественно исполненная. Уж не знаю, как она тут оказалась, но я вертел ее в руках. В полупустой комнате эта штука стала знаком чего-то, но я не мог этот знак считать. В армию, что ли, заберут? Так у меня отвод. Непонятно, короче, но почему-то я был уверен, что знак может быть только хорошим. Из-за героина, наверное, он еще держал.
Я сказал:
— Слушай, ну в целом-то, я думаю, что ты неправ. Если бы все было устроено именно так, то зачем оно тогда вообще? Тогда все как-то бессмысленно. Как в банке с пауками. И нет и не может быть тогда любви, там, и всего такого.
— А я прав, — сказал Антоша Герыч, уставившись на меня своими зелеными глазами, зрачки у него были сжаты в точки, как будто он стоял перед ярким, невыносимым светом, перед самим солнцем.
У Зои была как-то красивая-красивая мысль. Она сказала, игриво прильнув ко мне, прямо на ухо:
— Зрачки становятся точками, потому что это — свет. Свет, который ты видишь. Который из тебя высвобождается. Божественный свет.
— Если в тебя вселился Антоша, — сказал я. — Целоваться не будем.
Она только засмеялась, а сейчас она спала, и я думал, что Зоя была права. Это свет, и он высвобождается. Может, он даже божественный, почему нет-то? Просто каждому человеку его отпущено определенное количество. Героин его высвобождает, и получается ослепительная вспышка, но однажды свет просто заканчивается, заканчивается возможность быть счастливым, сама способность к этому.
Человек же не всегда счастлив, он просто не может быть всегда счастливым, его на это не хватит при всем желании.
Я об этом подумал, да. Но подумал тоже без грусти, без досады. Ну, если так, то я хоть загребу побольше радости, побольше счастья, побольше света и постою перед ним. А то мало ли, сколько мне там отпущено. Ничего меня не волновало, нет, и я не тосковал, но, думаю, если б я был трезвым, то очень мне стало бы печально.
Я попытался устроиться поудобнее, но Зоя не выпустила мою руку, она прижимала ее к себе, как игрушку, губами дотрагивалась до ладони, и ее дыхание шло по моей линии жизни. Тогда до меня дошло.
— Хочу на ней жениться, — сказал я.
Из ванной вышла Инна, она не потрудилась нацепить на себя ничего, кроме трусов, сиськи прикрывала ладонями, пока высматривала свое платье.
— Жениться? — спросила она, обходя Антошу. — Антоха, ты платье не видел?
— Не знаю, где оно, — сказал Антоша невозмутимо, хотя сам же его и спрятал.
— Где оно вообще может быть?
— А он его в Шамбалу закинул, — сказал я. — Ты ж его знаешь.
— Ой, иди ты.
Инна подтянула стул, дав мне отличную возможность полюбоваться ее грудью, забралась на него и заглянула на шкаф.
— Богатые люди, а пылищи-то сколько, — сказала Инна совершенно обычным тоном и какими-то вообще не своими словами. И я вдруг понял, что у этой супермистической ультранационалистической шизотелки тоже есть мама, которая ругается на грязь в доме.
Инна достала платье, встряхнула его, и комочки пыли пропутешествовали вниз большими снежинками.
— С тем, чтобы жениться на ней, у тебя будут проблемы, — сказала Инна. Антоша тихонько засмеялся, и я попытался дотянуться до него ногой и хорошенько пнуть, но не смог — было страшно потревожить Зою.
— У вас с ней проблема в том, что, — сказала Инна, натягивая длинное зеленое платье. — Вы совсем разные кармы отрабатываете. Явно. То есть, твоя судьба и ее судьба настолько разные, потому что программы разные. Вы разное в этот мир пришли делать.
— Инна имеет в виду, — сказал Антоша. — Что это мезальянс. Она ж богатая, а ты простой русский драгдилер.
Мы заржали, но я почти сразу прижал палец к губам.
— Тихо, спит же.
— Вот, — сказала Инна. — Твоя судьба тебе была дана не для того, чтобы ты сейчас на ней женился и горя не знал.
— А кроме того, — добавил Антоша. — Ее родители-то тебя с распростертыми объятиями примут, сто пудов! Я б принял!
Опять ржач, опять шипение:
— Тихо!
Я прижался губами к Зоиному виску, и там под кожей билась такая жилочка любимая, что я решил для себя, что женюсь.
— Для этого, — сказал Антоша серьезно. — В первую очередь необходимо очаровать ее папку с мамкой. Или с милым рай и в шалаше, но я не уверен.
— Потому что у тебя милого никогда не было, — сказала Инна, и снова мы засмеялись, на этот раз тихонько.