— А как им понравиться-то? — спросил я. — Кем стать, чтобы понравиться?
— Приличным, — сказал Антоша Герыч. — Человеком.
— Но если у вас ауры будут отторгаться, то все равно не поможет.
Мы до самого рассвета говорили, потом улеглись кое-как, а Зоя как раз проснулась.
— Мне снилось, — шептала она мне на ухо, пока я засыпал. — Что я летаю на огромной акуле над штатом Колорадо.
— Это к отъезду, — пробормотал я. — Но ты не уезжай, а останься со мной. Давай поженимся.
Но Зоя не восприняла мои слова всерьез, а только поцеловала меня в висок, точно так же замерев, как я над ее виском еще совсем недавно. Она сказала:
— Спи-спи-спи. Ты такой красивый, когда спишь.
— А когда бодрствую, то страшный, как ядерный пиздец, — засмеялся я. — Поэтому ты и не хочешь за меня замуж.
— Что значит, не хочу? Хочу, — ответила она рассеянно. — Слушай, я хотела еще нюхнуть, где гера?
Я полез в барсетку, которую не снимал даже на сон грядущий, нащупал пакетик поменьше.
— На.
Зоя потянулась к тумбочке.
— Познакомь меня с родителями, — сказал я. — У нас же серьезно.
— Познакомлю, познакомлю, — ответила Зоя, выкладывая дорожку. Я закрыл глаза и услышал, как она с шумом втягивает героин. Секунду спустя Зоя уже снова была у меня в объятиях, теплая и ласковая, как и всегда.
Но знакомить меня с родителями Зоя не спешила. Отчасти я ее понимал. Я сам не очень придумал, как бы себя повыгоднее представить. Была проблема, так сказать, бренда, проблема сугубо маркетинговая, и я все думал обратиться по старой дружбе к Сене Жбану, он книг прочел во сколько! А книги эти были, собственно, о том, как дерьмо дорого продать. Прям моя ситуация.
Я Зое периодически напоминал, мол, родители твои, знакомство, отношения, все дела, но она как-то спускала все на тормозах.
Не потому, что Зоя не любила меня достаточно. Это просто неправда, она любила меня так сильно, как только могла, сильнее всего на свете, кроме, может, героина. Просто она знала, что получится херово, что я буду расстраиваться и загоняться. Ну, не было вариантов при которых я мог понравиться ее папашке с мамашкой. И я сам это, отчасти, понимал.
Эх, хорошо влюбиться в сироту. Или хотя бы в человека вроде меня, чья мать живет за тридевять земель и нужна только для нервной встряски.
В общем, всячески я ее уговаривал, а она играючи уходила от ответа. Но однажды у меня все получилось. Это было в завершении еще одной загородной поездки, нашей райской недели.
Я тогда набрехал Олегу Боксеру, что уезжаю к больной матери в Заречный (да так ловко, что он, по ходу, даже проникся ко мне уважением), и уговорил одного моего весьма добросовестного покупателя дать нам с Зоей отпраздновать новогодние празднички на охерительной даче его родителей, пока он будет втайне от мамки с папкой проставляться в гостиничном сортире на Ибицце.
Домишко оказался знатный, мы приехали туда тридцать первого вечером, умаявшись в пробках, злые, как собаки, провонявшие бензином и разбившие бутылку дорогущего шампанского. Но только мы увидели крышу дома, залитую искрящимся, похожим на сахарную глазурь, снегом, как нашу с Зоей усталость будто рукой сняло.
Я поцеловал ее в губы.
— Классно я устроил, а? Пошли выгружаться.
Она засмеялась и кинулась в меня снежком.
— Так тебя люблю! — сказала она.
— Только не видно! Кинула мне снегу в ебало.
— С праздником тебя!
Я засмеялся, подхватил ее на руки.
— И тебя с праздником.
Думал ли я тридцать первого декабря девяносто первого года о том, что первое января девяносто третьего года буду встречать с охренительной девчонкой, у которой папа почти что царь Мидас, да еще и в крутом загородном доме родителей парня, которому я продаю героин.
Да я и слова-то такого не знал, героин. Как все изменилось за год, и каким стал я.
И вот мы с Зоей пытались разобраться, как врубить электричество, готовили пожрать, смотрели первое обращение Ельцина по телику. Я чистил Зое мандаринки, а она положила на меня ноги и болтала о Ельцине, на кого он похож, и все такое прочее. Перечисляла каких-то неизвестных мне людей, журчала речкой, и я все ждал, когда она на секундочку умолкнет, чтобы ее покормить. Потом мы вскочили, как ошпаренные, едва не перевернули стеклянный стол. Мы подняли бокалы, звякнули ими друг о друга с такой силой, что Зоин треснул, и шампанское полилось сквозь трещину, я принялся его слизывать, а Зое отдал свой бокал.
— Быстрей, быстрей, быстрей! — сказал я невнятно. — Загадывай желание!
Забили куранты, и я повторял, снова и снова, едва шевеля губами, совсем неслышно: