— Я хочу быть счастливым, я хочу быть с тобой, я хочу быть счастливым, я хочу быть с тобой, я хочу быть счастливым, я хочу быть с тобой.
Говорят, желания надо формулировать очень четко, иначе в небесной канцелярии тебя всегда обманут. Надо было мне отчетливо произносить ее имя. А также фамилию, отчество, номер паспорта и адрес по месту прописки.
Вот тогда, и это непременно, мы были бы вместе навсегда, как в сказках, фильмах и удачных историях о брате одной соседкиной знакомой, у которого совет да любовь всю жизнь.
Но я заливал шампанским из треснутого бокала криво накрошенный салатец и думал: Господи Боже мой, даже если я сейчас проснусь в нашей с Юречкой комнате, за тысячи километров отсюда, аж в самом Заречном, я подумаю, что все того стоило, и было в жизни счастье, и случилось оно со мной.
Взгляд Зои был устремлен в окно, мы видели далекую дорогу с золотым ожерельем сверкающих фар. Зоя смотрела на тех, кто встречает Новый Год в дороге, и она тоже что-то загадывала.
Но что именно, я никогда не узнал. Нельзя ж говорить, а то не сбудется, это такая примета.
Праздники мы провели нереально славно. Гуляли по заснеженному лесу, пиздюхали за три километра в магаз пешкодралом, а вечером валялись на протопленном полу и пожирали добытое, целовались, трахались, болтали без конца. А еще ставились, ставились, ставились. Обычно к вечеру, и весь день, хоть я и старался об этом не думать, я ждал именно этого момента.
Ну, то есть как ставились? Я ставился по вене, а Зоя всегда только нюхала, я настаивал. Для здоровья полезнее.
Мы вместе рылись в хозяйских вещах, представляя, что это за люди. Читали их книжки, ели из их посуды, рассматривали их фотографии, наслаждаясь тем, что они никогда о нас не узнают.
В гараже я отрыл удочки и всякую другую хрень для рыбалки.
— Пошли на озеро, я тебя научу подледной рыбалке. А то все летит в пизду, может, и нам с тобой еще подножным кормом придется питаться.
Зоя засмеялась.
— Но рыба не подножный корм, если ты не ходишь по воде!
— Только попробуй пошутить про религию!
— Но шутка прям напрашивается!
— Нет!
Морозец был трескучий, как в стишках, хороший, ладный русский холодок. Щеки у Зои раскраснелись, и оттого, что вчера мы целовались на ветру, губы у нас у обоих обветрились и облезали.
Научил я ее, надо сказать, хреново, но лунку мы провинтили.
— Мой брат это все умеет лучше, — сказал я. — Но со мной веселее.
— И можно провалиться под лед! Ура!
— Не прыгай, а то реально ебнемся! Тшшш, сядь аккуратненько.
Никого мы не поймали, но долго играли в чукч. А вечером поднялась страшная метель, мы ели успели добраться домой и долго отмокали в ванне. Уже потом, когда я лежал на теплом полу, а Зоя, взмокшая и усталая, сидела на мне верхом, и за окном завывал такой силы ветер, что стекло дребезжало, я вдруг спросил снова:
— Познакомишь меня с мамой и папой?
Атас вопрос, конечно, учитывая, что я все еще был в ней. Она еще непроизвольно двигала бедрами, глаза ее были закрыты. Ветер швырял в окно комочки снега, извивался, завывал, а нам было тепло и так хорошо.
Зоя сказала:
— Ну, ладненько. Только веди себя прилично, хорошо? А то вдруг мама решит, что ты мне не пара.
— И что тогда?
— И я расстроюсь. А пока мама тебя не видела, то я как бы могу сделать вид, что все в порядке.
— То есть, ты меня стыдишься?
— Нет! Глупости какие! Просто она кандидат наук, и все такое.
— А я кандидат в тюрьму.
— Ну, да, если так просто говорить.
Она улеглась на меня сверху, приложила ухо к моей груди.
— Оттого, что ты такой дрыщ, кажется, что сердце у тебя очень громкое. Бух! Бух! Бух!
Она вдруг глянула на меня очень серьезно:
— Постараемся постараться.
Я засмеялся.
— Постараемся постараться, ну ты даешь!
— Выдадим тебя за филолога.
Как меня колотило перед самим мероприятием, а сколько книжек я читал, чтоб впечатлить Зоину мать. Читал везде, даже в клубном сортире, под мигающим, болезненно-желтым светом, в окружении обжимающихся парочек и блюющих торчков.
Это были всякие разные книжки про искусство, интересные и не очень. Как оказалось, стать образованным человеком таким образом нельзя, я запоминал из книжки, ну, кое-что, любопытные факты, скорее, чем какую-нибудь цельную историю, например, бытования кабинетной бронзы.
Антоша Герыч сказал, что я вообще зря все это затеял, и надо быть собой, но я подумал, что он стебется и ему не поверил.
В общем, тот самый день настал. Я приоделся, выбрился чисто-чисто, постарался расположить вмазки так, чтобы между ними выглядеть адекватно, и, в конце концов, даже нахерачился одеколоном, который мне одна телочка-клиентка подарила.